Мнемоскан
Шрифт:
38
Десять часов спустя нам снова пришлось пристегнуться — ракета тормозила полных шестьдесят минут. Хотя большинство пилотируемых рейсов, по-видимому, прибывают на Луну в место под названием ЛС-1, мы должны были совершить посадку непосредственно в кратере Хевисайда.
Посадкой управляли дистанционно, так что нам смотреть снова было не на что; в грузовом отсеке не было окон. И всё же я знал, что мы садимся кормой вперёд; как пошутил Хесус на мысе Кеннеди, «способом, который назначили нам Господь и Роберт Хайнлайн», хоть я и не понял шутки.
Здесь был
У грузовой ракеты не было шлюзовой камеры, лишь один люк, но его было довольно просто открыть изнутри; те же правила безопасности, что существуют для холодильников, похоже, распространяются и на космические корабли. Я распахнул створку люка наружу, и атмосфера, которую мы привезли с собой, вырвалась на свободу белым облаком.
Мы были внутри кратера Хевисайда; его гребень поднимался в отдалении. До ближайшего купола Верхнего Эдема отсюда было метров сто, и…
Должно быть, это он. Лунобус — серебристый кирпич с приделанными с двух сторон сине-зелёными топливными баками, лежащий на круглой посадочной платформе. Он соединялся с соседним зданием телескопическим туннелем.
Лунная поверхность была примерно в двенадцати метрах у меня под ногами — гораздо дальше, чем я бы решился прыгнуть при земной гравитации, но здесь это не должно быть проблемой. Я посмотрел на Карен и улыбнулся. Разговаривать мы не могли, поскольку не было воздуха. Но я изобразил губами слово «Джеронимо!» [23] , ступая за край люка.
23
Это слово выкрикивают американские десантники, прыгая с парашютом; традиция зародилась в 1940 году.
Падение было плавным и, казалось, бесконечным. Когда я ударился о грунт — вероятно, то была первая пара кроссовок «найк», когда-либо касавшаяся лунной поверхности — взметнулось облачко серой пыли. Часть её пристала к моей одежде (вероятно, статическое электричество), но остальная тут же осела.
Внутри большого кратера было множество мелких: какие-то всего несколько сантиметров в поперечнике, другие — несколько метров. Я обернулся и взглянул на Карен.
Для женщины, которая совсем недавно была такой дряхлой, с протезом бедренной кости и, несомненно, жила в страхе сломать другое бедро, она вела себя весьма смело. Без малейших колебаний она повторила то, что только сделал я — шагнула из люка наружу и полетела вниз.
У неё в руках было что-то продолговатое… ну конечно! Она не забыла захватить «Нью-Йорк Таймс», свернув её в трубку. Было странно видеть, что в падении её волосы и одежда даже не шелохнулись, однако здесь не было сопротивления воздуха, чтобы произвести такой эффект. Я сделал несколько поспешных полушагов-полупрыжков в сторону, чтобы освободить ей место, и она приземлилась с широчайшей улыбкой на лице.
Небо над нашими головами было совершенно чёрным. Ни одной звезды не было видно помимо самого солнца, которое яростно сияло. Я протянул руку, и Карен ухватилась за неё, и мы пошли, подпрыгивая, к Верхнему Эдему, месту, которое, как предполагалось, мы никогда в жизни не увидим.
Габриэль Смайт оказался плотным мужчиной под шестьдесят, со светлыми волосами и румяным лицом. Он базировался в транспортной диспетчерской Верхнего Эдема — тесном, тускло освещённом помещении, заполненном экранами мониторов и светящимися панелями управления. Через широкое окно всего метрах в двадцати был виден лунобус, пристёгнутый к пассажирскому туннелю. Туннель занимал почти всё поле зрения, не давая нам заглянуть внутрь.
— Спасибо, что прилетели, — сказал Смайт, тряся мою руку. — Спасибо.
Я кивнул. Я не хотел быть здесь — по крайней мере, при таких обстоятельствах. Но, думаю, я чувствовал себя морально обязанным — несмотря на то, что я ничего не сделал.
— И, я вижу, вы привезли газету, — продолжал Смайт. — Превосходно! Итак, у нас есть видеофонная связь с лунобусом. Вот микрофон, вот здесь камера. Он заблокировал все камеры наблюдения в лунобусе, но мы можем видеть его через камеру видеофона, когда он выходит на связь, и он может видеть нас. Я собираюсь ему позвонить и сказать, что вы здесь. Он, по крайней мере, частично, ведёт себя разумно — выпустил одного из заложников. Чандрагупта сказал…
— Чандрагупта? — поражённо прервал его я. — Пандит Чандрагупта?
— Да. А что?
— Какое он к этому имеет отношение?
— Это он вылечил другого вас, — пояснил Смайт.
Мне хотелось хлопнуть себя по лбу, но это выглядело бы слишком театрально.
— Господи, ну конечно! А так же из-за него началась вся эта бодяга с судебным процессом. Он выписал свидетельство о смерти Карен Бесарян, которая умерла здесь.
— Да, да. Мы видели. Мы, разумеется, следим за ходом процесса. Излишне говорить, что мы вовсе ему не рады. Так вот, он говорит, что ваш, э-э…
— Кожура, — сказал я. — Я знаком с жаргоном. Моя кожура.
— Да. Он говорит, что ваша кожура будет страдать от сильных флуктуаций уровней нейротрансмиттеров в мозгу в течение, вероятно, ещё пары дней. Иногда он ведёт себя очень разумно, но временами становится чрезвычайно вспыльчив или превращается в параноика.
— Чёрт, — сказл я.
Смайт кивнул.
— Кто бы мог подумать, что будет легче скопировать мозг, чем вылечить его. Но в любем случае помните, что он вооружён и…
— Вооружён? — спросили мы с Карен в унисон.
— Да, да. У него горный пистолет — это такое альпинистское приспособление, стреляет металлическими штырями. Он запросто может кого-нибудь убить.
— Бог ты мой… — сказал я.
— Да уж, — согласился Смайт. — Ну ладно, я ему звоню. Не обещайте ему ничего, чего не можете дать, и старайтесь его не злить. Хорошо?
Я кивнул.
— Поехали, — сказал Смайт и нажал несколько кнопок на маленькой панели.
Телефон несколько раз пискнул; потом послышалось: