Мнемозина
Шрифт:
— Почему? — резко спросил я. — Он ей что-то пообещал?
— Вряд ли, — помотал головой Глеб. — Ксюха же была… недалекой. Она сама себе придумала эту историю, лишь бы вырваться из дома, да еще с тем, кто ей так нравился. Отец никогда бы не развелся с мамой. Дело не в какой-то любви уже, понимаете. Они двадцать лет вместе.
— И часть его активов записаны на нее? — предположил я. Глеб согласился.
— Деньги, — горько сказал он. — Всегда деньги… Их много не бывает, даже если поймаешь Золотую Антилопу. Бабло, конечно, прежде всего. Ну, и определенное уважение что ли. Родители ведь хорошо живут… То есть, жили, конечно до всей этой истории. Он и раньше изменял… наверное. Я не знаю. А мама знала, но всегда делала вид, что не
Барсуков снова завозился в углу и, поймав мой взгляд, выразительно постучал пальцем по часам. Я ответил ему равнодушным взглядом.
— Расскажите, что произошло в ту ночь, — попросил я. Губы Глеба на мгновение искривились.
— Да нечего рассказывать, — вздохнул он. — Мама рассказала мне о том, что отец спит с Ксюхой. Я напился. Все не мог понять: как он мог? И как она могла? Он же совсем… старый. А я молодой, перспективный, богатый в конце концов. Чем я хуже? И зачем ей я был вообще? Ну, я и решил выяснить. Хотел поехать сам, но ноги не держали. Я же не пью особо. Позвонил Алиске, она меня отвезла. А дальше, как в тумане. Проснулся утром, Алиса меня вывела через гараж, там Леля ждала. Она нас домой подбросила. Алиса у меня осталась на весь день. Помню, как она лежала рядом, гладила меня по груди, и все повторяла: бедный, бедный. А меня аж передергивало. Я позвонил прислуге и попросил выставить Алису вон. Она на меня посмотрела, как на ублюдка. А оно так и было. Ну, а вечером приехал отец и сказал, что все кончено, Ксения выбросилась из окна. И нам надо быть очень осторожными в своих словах и действиях. У меня началась истерика. Я кричал, что это он ее убил и что хочу, чтобы он тоже сдох… ну, и много такого. А потом как будто лампочку вывернули. Проснулся тут. Тут и сижу. Наверное, скоро уеду. Лучше всего во Францию. Мне хотелось бы посидеть где-нибудь на Лауре. Там чувствуешь потрясающее умиротворение. А мне хочется спокойствия, чтобы все это пережить.
Теперь я во все глаза смотрел на его рисунок, где, как оказалось, была запечатлена вовсе не романтическая история. Рваные линии становились все толще, штриховка темнее. С картинки сочился ужас, медленно сковывающий сердце. Я почувствовал, как ледяные пальцы провели по моему хребту, а холодные губы шепнули в ухо нечто нечленораздельное, сухое, как шепот ветра.
— Когда Ксения крикнула вам: «Он у меня тоже попляшет!», она имела в виду вашего отца? — резко спросил я, разрывая наваждение. Призраки отпрянули, оставив чувство онемения. Я потер руки. Глеб поднял голову и мне показалось, что в его глазах я вижу понимание.
— Наверное, — безразлично ответил он. — Я плохо помню, я ж в мясо был. Она ведь даже не оправдывалась. Мне так хотелось сделать ей больно, что я влепил ей пощечину. Она упала и меня это как-то отрезвило, даже хотел помочь ей встать, а она меня отпихнула и велела убираться. Я и ушел. Надо было остаться. Она ведь плакала поначалу, хотела обнять, говорила, что кроме меня у нее никого нет. А я ее оттолкнул. Мне просто было очень…
Он замолчал, и стал судорожно глотать. Глаза Глеба заволокло слезами, и они в один миг брызнули и покатились по худым щекам. Барсуков встал и решительно замахал руками у меня перед носом. Но я снова проигнорировал, потому что видел, видел, чёрт побери, что нарисовал этот мальчишка!
— После того, как вы ушли, к Ксении поднялась ваша мать? — спросил я.
Вот тут Глеб испугался. Да так, что даже карандаш выпал из рук.
— Почему вы так решили? — прошептал он. Я медленно вынул из-под его руки рисунок, на котором
Наваждение сгинуло через мгновение, когда в коридоре смолк этот нервный крик. Главврач вернулся через несколько минут, вытирая потное серое лицо. Мне оставалось надеяться, что с Глебом все в порядке, и никому не придется вынимать его из петли. Кеша нервно переступил с ноги на ногу, а я понял, что пора уходить. Мне было больше нечего делать здесь. Я двинулся к дверям, когда меня остановил голос хозяина кабинета.
— Иван Андреевич, надеюсь, мы с вами обо всем договорились? — елейно произнес Барсуков, преданно заглядывая мне в глаза. — Вы ведь не станете ничего сообщать в министерство?
Мне все еще хотелось его ударить. Но я смог заставить себя разжать кулаки. Кеша хмыкнул. И я полностью разделял его чувства.
— Ошибаетесь, — холодно ответил я. — Мы с вами ни о чем не договаривались.
26
Кеша настоял, чтобы поехать со мной. Я был сильно взвинчен и мог сорваться. Мне было все равно. Настолько, что я позволил ему сесть за руль. Мысли мои были далеко.
— Тебе не в чем себя винить, — негромко сказал Кеша. — Даже не думай. Парень был не в себе, испугался и решил, что петля — лучший выход из ситуации. Это его выбор. Ты сделал все, что мог.
— Как-то мало меня это утешает, — вяло ответил я.
В тот момент я ненавидел всех: Барсукова, Соколова-старшего, семейку Рокотова с их тайнами, покойную Ксению, Глеба, Кешу, явившегося с опозданием, но больше всех, разумеется, себя, допустившего смерть своего клиента. Я был себе противен. Хотелось выпить. Точнее не выпить, а напиться вдребаган. Кеша, кажется, понял мое настроение, потому что притормозил у пафосного бара, где я раньше никогда не был и велел следовать за ним. Я последовал. А что еще оставалось? Там, в интимном полумраке, мы надрались, как свиньи.
Алкоголь быстро нашел проторенное русло в мое сознание, затуманив его и придушив боль и совесть. Заговор Веры уже давно перестал действовать. Я «развязался» несколько месяцев назад, осознав, что могу пить понемногу, и даже помногу, но больше не нахожу в этом иного удовольствия, кроме как забвение. Я пил по глубоко личным причинам. Мои жена и ребенок были убиты на моих глазах, а я был слишком пьян, чтобы этому помешать. Жестокость и внезапность происшедшего, сам способ, каким они были вырваны из этого мира, и неспособность полиции задержать убийцу заставили меня отказаться от погонов и тонуть в спиртном, чтобы хоть как-то примириться с собой. Смерть Игоря вновь выпустила джина из бутылки.
Мы пили молча почти час, когда зазвонил мой мобильный. Номер мне ничего не сказал. Я сдвинул символ зеленой трубки вправо.
— Я сделаю все, чтобы ты сел, Стахов, — прошипел в трубке знакомый басок Соколова-старшего. — Ты же меня осиротил. Это ты виноват в смерти Игорешки. Завтра тебя лишат лицензии. А послезавтра — посадят.
— Не делай вид, что ты горюешь, — ответил я. — Ты ведь получил, что хотел. Деньги теперь в твоем полном распоряжении, соперников нет.
— Мудак ты, Стахов, — с сожалением ответил Соколов. — Больной мудак. Ты-то может, и привык людей хоронить, а у меня сын один был.