Мнемозина
Шрифт:
— Чего вы так радуетесь, пациент Стахов? — спросил Барсуков.
— Да кабзда пришла тебе, ушлепок, — усмехнулся я. Главврач приподнял зад с кресла и уже открыл рот, чтобы заорать. А дальше все было совершенно буднично и неинтересно.
24
Сидеть на полу было неудобно. И пачкать кровью пол тоже, такой он тут был нарядный, из светлой паркетной доски. Но что оставалось делать, если во рту не хватало половины зубов? И если тебе не было дело, что сукровица из разбитых губ падает на выбеленный дуб, можно было не стесняться.
Медбратья валялись мордой в пол, пачкая его кровью. Поодаль, почти по-турецки, на полу восседал
— Ты чего, один справиться не мог? — спросил он, наконец.
— Мог, но с чего мне должно было доставаться все веселье? — в тон ему ответил я, хотя оба понимали, без его вмешательства мне пришлось бы туго, и не факт, что я смог бы выбраться из клиники. Санитары привыкли здесь общаться с буйными и не особо церемонились со мной. Мне казалось, что плечо вывихнули и дал себе слово, что непременно схожу к врачу. В последние несколько дней мне то и дело прилетало, верный признак, что я на верном пути. Аккуратно тронув плечо, я чуть заметно скривился. Кеша заметил мою гримасу и пнул одного из санитаров в бок.
— Кажется, эти циркачи тебя немного помяли? — спросил он. Я отмахнулся.
— Да ну, ерунда. Пугали больше.
Кеша не поверил и пнул санитара вторично, тот взвыл от боли и завопил, явно привлекая внимание:
— Суки. Вы за это ответите!
— Да, да, все так говорят, все чем-то грозят. Потом вытирают сопли и бегут к мамочке… — лениво сказал Кеша и повернулся к Барсукову. — Слышь, ты, упырь, давай, поднимай свою костлявую задницу и вели нам привести… кого, Вань?
— Игоря Соколова, — подсказал я.
— Игоря Соколова, понял? — повторил Кеша и, схватив Барсукова за тощее, как куриное крылышко, плечо, рывком поднял его с пола: — И давай, давай, цигель-цигель ай-лю-лю, чтоб нам тут до вечера не ждать.
Я редко видел Кешу за работой и изумлялся, куда пропадал веселый безобидный балагур. Теперь, когда на полу валялись поверженные враги, а само он тряс беспомощного доктора, его словно окружало облако потенциальной угрозы, более того, возникало чувство, что угроза может материализоваться, причем произойдет это не в первый раз. Мне невольно приходилось напоминать самому себе, что этот человек опасен, и услуга, оказанная ему много лет назад не настолько велика, чтобы он хотел со мной возиться. Кеша не открывал причины, почему то и дело выручал меня, следуя исключительно своим планам. В нем, как в матрешке или китайской шкатулке, существовала скрытая глубина, о которой я не имел никакого представления. Просто с Кешей не было, поскольку общаться с ним можно было лишь на его условиях. Если бы он захотел исчезнуть из моей жизни, я никогда бы его не нашел. Периодами он, действительно пропадал, и я не знал, чем он занят, но потом он выныривал на поверхность, компенсируя исчезновение
Барсуков тоже чувствовал, что с нм не шутят, потому перебирая ногами, он ведомый жесткой рукой, рухнул на стол и затараторил, выплескивая панику, но стараясь выглядеть убедительным:
— Вы не понимаете! — взвизгнул он. — Если не принять меры, этот юноша через неделю все равно окажется здесь, в более запущенном состоянии, и, кто знает, сможем ли мы вообще его вылечить.
— Дедуль, — поморщился Кеша, — я, конечно, понимаю, что ты бабло отрабатываешь и тебе надо, чтобы пацан у тебя задержался, но задолбал ты уже своей нудятиной. Говорю же, у нас времени нет… Вань, дай сигарету.
— Здесь не курят! — неразумно заметил Барсуков и получил подзатыльник такой силы, что тюкнулся носом в стол.
— Дедуль, у тебя зубы что ли еще остались? — раздраженно спросил Кеша. — Так это вполне себе поправимо. Звони давай!
Главврач пробурчал что-то нечленораздельное, но снял трубку и набрал номер:
— Шестой пост? — почти естественным тоном произнес он, опасливо поглядывая то на Кешу, то на бойцов у дверей, застывших, словно изваяния. — Приведите в мой кабинет пациента Соколова… Да, да, из двенадцатой. Поскорее.
Барсуков положил трубку. Кеша оглянулся на своих помощников и кивнул, и те стремительно покинули помещение. В приемной взвизгнула секретарша, но быстро смолкла. Я потер саднившее плечо, и устало опустился в кресло напротив главврача. Тот старательно отводил от меня взгляд. Руки, лежащие на столе, нервно тряслись и то хватали, то отпускали карандаши и ручки. Думаю, будь его воля, он воткнул бы карандаш мне в глаз. Заметив, что я наблюдаю за ним, Барсуков демонстративно отвернулся. Мне тоже надоело буравить его взглядом. Санитары не шевелились, Кеша, получив от меня сигареты, курил у окна, бдительно выглядывая, не рвутся ли к нам бойцы ОМОНа. Мне было неловко, что в своих просьбах я зашел слишком далеко и втянул Кешу в разборки, к которым он не имел отношения. Потому, чтобы скоротать время, я поднялся (Барсуков нервно дернулся) и прошелся по кабинету, равнодушно разглядывая многочисленные фото и дипломы, висящие на стенах. Рамок, запечатлевших Барсукова с самым известными людьми, было немало, и я подумал, что ни один политик, эстрадная звезда или олигарх не стали бы выставлять напоказ фото, где они радостно скалятся в камеру рядом со светилом психиатрии.
Кроме фото и дипломов, на стене висела небольшая картина в простой деревянной рамке, и, взглянув на нее, я почувствовал, как моей шеи вновь коснулись ледяные пальцы.
Это был совершенно сказочный пейзаж, похожий на работы Васнецова: бранное поле, заросшее алыми маками, женщина в доспехах, которая вела в поводу вороного коня. В руке женщина держала отрубленную голову. Изможденное лицо картинной героини было мне хорошо знакомо, как и оскалившееся лицо на отрубленной голове. От холста пахло краской. Я опустил глаза на подпись в углу, заметив уже неоднократно виденную мной закорючку.
— Скажите, — хрипло спросил я, — откуда у вас эта картина?
Барсуков был рад, что разговор перешел в другое русло, и потому угодливо подскочил, близоруко щурясь, словно видел картину впервые. Кеша повернулся от окна и с интересом уставился на меня.
— Эта… А, это подарок, — сказал главврач. — Мы поощряем творчество среди наших пациентов, а воплощение своих фантазий в искусстве очень плодотворно сказывается на психике. Арт-терапия успокаивает, знаете ли… Личность пациента при этом не подавляется, напротив, его индивидуальность раскрывается и начинает играть новыми красками. Это помогает лучше понять больного, у него оздоравливается психика…