Многоточия
Шрифт:
Девочка успела вырасти, вытянуться, немножко округлиться, окончить институт, найти и тут же потерять первую работу, мышцы её лица успели запомнить, зафиксировать ту улыбку, что зовётся печалью, когда состоялся второй разговор о крае дождя. К тому времени отец вышел из тюрьмы — просидел за решёткой три с лишним года за то, что побил мать, за то, что та вернулась из больницы худенькой, тоненькой, узенькой, как досочка для забора. Когда уголовный срок завершился, мать приняла отца обратно без возражений. Жизнь в семье потекла точно так же, как текла прежде, не признавая ни вех, ни рубежей. Правда, жар ссор пошёл на убыль: отец и мать старели, теряли энергию легко, а приобретали
Однажды, услышав сей философский вопрос, бабушка не покинула совсем кухню, а остановилась в дверях. Она поглядела в окно, за котором сгущались синие и чёрные тучи и подготавливался большой дождь, и ответила стихотворением:
В чём счастье?
Где его найдёшь?
— В ненастье!
–
Угодив под дождь,
Постановил мудрец
И сгинул наконец.
Строчки эти Светлана искала потом в разных книжках, да не нашла. И решила, что это бабушкино рифмованное сочинение.
— Опять старуха про дождь заладила! — Вскочив с табуретки, отец задел бритой головой пластмассовые висюльки люстры. Света вспорхнула с креслица в уголке, обогнула отца и встала рядом с бабушкой, закрыла её собою. — Сказала б что поумнее… Опять бредни эти больные, сказочки! — Отец поправил майку и прислонился к подоконнику. Смотрел он не на мать свою и не на дочь, а на прокуренный потолок, на качавшуюся тень от люстры.
— Это не сказка, Толя. Не бред. Не больная фантазия. Даже не утешение.
За окном резко побелело, точно вдруг грянула зима, а потом с треском, раскатисто громыхнуло. Отец отпрянул от подоконника, мать за столом взвилась и опала. Зазвенела ложечка на блюдце, точно в купе поезда.
Бабушка шевельнулась.
— Пора собираться.
— Что?.. — сказал отец.
— Несчастливый человек имеет право на вторую жизнь, — твёрдо сказала баба Клава.
— Мать, твоя шизофрения прогрессирует.
— Несчастливый, Клавдия Романовна? Счастливый? — Светланина мама запахнула халат на тощей груди. — Кто определяет-то? Кто диагноз-то ставит? Вот мы с Толей, к примеру, какие?
Бабушка ответила:
— А какими вы хотите быть?
— Нет, кто определяет-то?
— Дождь, — прошептала бабушка.
Света возле бабушки поёжилась, как от сырого воздуха, как от капель, заползших за воротник.
Отец сказал:
— Обследоваться тебе надо, мать. Есть же доктора с дипломами, учреждения с персоналом…
— Баба, — спросила тихо Света, отступив на шаг, — а когда оно наступает? Как понять?
Баба Клава стояла прямо, точно распростилась с половиной прожитых годов. Глаза её сияли голубыми льдинками. У стола сопел отец, за столом позвякивала ложечкой мать. Свете хотелось накрыть материну руку своею ладонью и прошептать на ухо: прекрати звякать! Но Света помалкивала, чувствовала: нельзя сбивать бабушкин настрой.
— Когда будешь совсем готова, пойдёт дождь. Ливень ли с громом, затяжной ли обложной, — того не знаю.
На мгновенье на бабушкино лицо легла белая печать.
— Ты ещё Светку с пути сбей! — Слова отца приглушили раскаты грома.
— Не тебе учить пути.
— Что, мать, отказываешь мне в несчастье? — Отец ухмыльнулся, достал из-за уха сигаретку.
— У дождя спроси, Толя.
За окном снова полоснуло белым, и на миг отцовские глаза показались Светлане безжизненными чёрными дырками, зияющими над выбеленными щеками.
Об оконные стёкла разбились первые крупные капли. Бабушка ушла под молчанье семьи: обнявшись со внучкой, щёлкнула замком. Оделась баба Клава по-простецки: штанишки, кофта, резиновые сапоги, долгополый плащ. Голову, покрытую платком, упрятала под капюшон. Прихватила ли зонтик? Эта деталь в памяти Светланы не сохранилась.
Сама Светлана бросилась бежать без зонта: его не нашла и поиски оставила. Дождь не вечен, дождь ждать не станет! С того дня, когда бабушка, презрев молнии, отправилась за второй судьбой и словно растворилась в дожде, минуло два десятка лет. На что истратила Светлана свои годы? Где и с кем была, от кого спасалась, к кому возвращалась, откуда уносилась без оглядки? По чьему велению, под чей хохот небесный судьба её совершила долгий, длиною в десятилетия, круг, и привела, шлёпнула её на то же старое кресло, доставшееся родителям от бабы Клавы, переехавшее когда-то вместе с бабушкой из развалившейся, сгнившей деревни? Звенит на блюдечке побуревшая чайная ложка, отец всё так же держит сигарету за ухом и усмехается криво, стоя у потрескавшегося подоконника, точно всем своим видом говорит: ты такая же, как мы, как я и твоя мать! Застылая картина — и да смоет её с холста проливной дождь!
Клавдию Романовну, конечно, искали. Милиция искала в городе, по соседям, по знакомым, по моргам и больницам, побывала в доме для престарелых и в психиатрической лечебнице. Сельский участковый получил от районного начальства съездить в заброшенную деревню бабы Клавы и прошерстить два сельца окрест. Проверили имя и фамилию по железнодорожным билетам — не обнаружили совпадений, повесили фотопортрет у касс автовокзала — никто не откликнулся. И следователь развёл руками. «У меня знаете сколько пропавших без вести?» — сказал. Но разве бабушка пропала без вести? Она ушла в дождь. К его краю. За второй жизнью. Но это не объяснишь милиционеру. Не объяснишь даже отцу и сыну Толе, рождённому молодой женщиной, прошедшей через жизнь и превратившейся в бабу Клаву, наблюдательницу дождя.
Светлана бежала, падала, подымалась, шатаясь, шагала, переходила на бег, оскальзывалась, растягивалась на склизкой тропе, отдыхала минутку, уткнув голову в руку, покрытую мокрым рукавом, складки которого заливала вода, вставала на четвереньки, выпрямлялась во весь рост и торопилась дальше, то плача, то смеясь, то думая: она не такая же, как отец, как мать. Она — как баба Клава. Отец и мать пусть думают всё, что им заблагорассудится, но она бежит туда же, где пропала давным-давно бабушка. Бежит за вестью. И только бы дождь не кончился!
Вот и первые сосны, и озеро. Долбят по нему, словно пытаются пробить его, длинные очереди дождевых капель, разбиваются о толщу воды, вздымая крохотные фонтанчики и пуская круги, разрушаемые другими каплями, стучат по кувшинкам, грохочут, словно тысяча барабанщиков, по плащу, стекают на ладони и падают за голенища.
Небо над головою белеет и голубеет. Светлана роняет за спину капюшон. Нет, она не опоздала. Кто-то там, на небесах, скручивает тучи, будто тряпки, выжимает их над озером и над луговинкой за озером, над осинами и соснами, что стоят безмолвно, облитые водою, на краю леса. Там и сям рыжеют и краснеют подосиновики, поблескивают коричневыми шляпами маслята.