Многоточия
Шрифт:
Мальчик кивнул. В глазах его стояли слёзы, и он стеснялся их смахнуть.
— К счастью, — сказал старик, — наше с тобой будущее состоит не из одних компьютеров. Я прочитал четырнадцать тысяч книг, и после этого…
— Так много? Правда?
И опять — недоверие пополам с восхищением. И бриллиантовый блеск в юных синих глазах.
— Правда. Именно столько, ни капли не сомневаюсь, прочтёшь и ты. Вечер без книги? Хуже не бывает! Так вот, за четырнадцатью тысячами книг в человеке открывается то, что прежде глубоко пряталось. Выражается оно по-разному. Иные люди творят предметы, скажем, еду, из
— А вы — вы путешествуете во времени!
— О да, мой сообразительный предок! — ответил пришелец из далёких лет.
«Да ведь я читаю с пяти лет. Я всегда любил читать, — думал мальчик, и мысль эта билась горячо в голове, приливала кровью к щекам. — Музыка — это потому, что папа, потому, что мама… Но книги, книги!..»
— Ты не подведёшь. Я знаю. Ты напишешь то, что я написать не успею. Я вот что скажу: нынче самый счастливый день в моей жизни. Самый счастливый момент — вот он, из настоящего убегает ручейком в прошлое и растекается широкою рекою по будущему… Праздник. Праздник посреди горя, рай посреди ада, — добавил старик еле слышно, но мальчик разобрал. Пришелец посмотрел на небо, на плывущие хмурыми колбасами сероватые облака, а потом грустно улыбнулся. — Спасибо тебе.
— Спасибо тебе… — повторил мальчик. — Но вы — это я! — И он задал вопрос, вертевшийся на языке: — Получается, вы столько лет были несчастны?
— Разумеется! Будь я счастливым человеком, ты бы никогда меня не увидел. Я бы не пришёл к тебе. Счастливые люди живут беззаботно. Поделиться судьбою тянет горемык. Я вижу, ты уже всё решил. Быть тебе счастливым!
— Быть… — прошептал мальчик. — Но…
Рука старика протянулась к Мише, он будто хотел погладить скрипача по голове, но вдруг задрожала, затряслась, а плащ съёжился и облепил руки и худое тело, как бы расплавился, потёк, а затем застыл, потрескался и осыпался.
И пришельца из будущего не стало. Он исчез, разлетелся пылью, прахом осенним, частичками, атомами. Что-то прошуршало по тротуару, будто ветер закрутил засохшие листья, обняло ноги мальчика волною воздушною, и ушло в даль далёкую, неизвестную, неисповедимую, даль манящую.
Он-взрослый исчез, чтобы преобразиться, чтобы воплотиться в новом, счастливом обличье. Чтобы пропитаться счастьем — от пяток до макушки. Чтобы не ждать чего-то от неба, а брать это прямо от жизни.
Миша и вправду всё решил. Решение он принял в тот самый миг, когда он-взрослый сказал о счастливом дне. В тот момент, который пришелец назвал счастливым. Слово это писатель произносил очень часто: счастье, счастливый. Главное слово в жизни. Главное для тех, кто ищет. Тем, кто счастье нашёл, слова и объяснения не требуются. Они просто счастливы, и всё. Они об этом и не знают, пожалуй.
Пересекая парк, Миша думал, что самое ужасное — это ошибиться насчёт жизни. Ошибиться со смыслом. Пойти по чужой дороге. Сделать выбор там, где выбора нет.
Как же это страшно — выбрать чужую жизнь! Обокрасть и самого себя, и того, чьё место ты занял!
Миша свернул с аллеи, продравшись через акации.
Этой осенью и потом зимой, несмотря на холод и снег, он часто приходил в парк. И что-то нервно записывал огрызком карандаша в блокнот, который неуклюже держал то в перчатках, то в голых
Мише Н. не исполнится и восемнадцати, когда в молодёжном журнале напечатают его первый рассказ под названьем «Быть тебе счастливым».
Получив в редакции авторский экземпляр, молодой прозаик отправится в парк, откроет нужные страницы и покажет их небу. И в день тот грянет весна.
Олег Чувакин, февраль 2018
Искатель потерянных
— Дайте мне какую-нибудь его старую вещь, — попросил искатель. — Такую, какой он бы особенно дорожил.
— Ценную, что ли? Ценное не даём.
Толстая женщина, сестра потерянного, фыркнула. Тряхнула обесцвеченными фальшивыми кудряшками. Она здорово смахивала на рассерженную болонку.
— Не ценное. — В нервных случаях Переверзев говорил с клиентами аккуратными заученными фразами, помогавшими сдержать раздражение. Фразы составил на заказ платный психолог. — Что-то такое, что имело бы связь с его прошлым.
— Ну надо же… А, поняла! Это всё ваши мутантские штучки: потрогать, понюхать, пожулькать!
— Да. Блокнот. Ручка. Значок. Ластик. Закладка.
— Книга?
— Что-то полегче. Чтобы не выходило за контур одежды. Карманное. Книгу время исказит. Обрежет.
— Обрежет! Надо же, страсти какие… Погодите.
Спустя минуту она вернулась в прихожую.
— Держите.
Женщина подала ему сложенный носовой платок. Подала небрежно, почти бросила. Лёгкий платок раскрылся и полетел, будто парашют. Когда он лёг на паркет, Переверзев увидал на ткани дырки. Он никогда не понимал тех, кто хранит такие вещи. Толстуха запыхтела, наклоняясь, но Переверзев опередил её. Они едва не стукнулись лбами.
— Осторожнее! — сказала женщина резким, вибрирующим голосом.
— Простите, хотел вам помочь.
Ещё одна фраза от психолога.
— Без посторонней помощи пока управляемся!
Искатель помял, понюхал платок. От многих стирок тот потерял цвет, обветшал, оброс бахромкой, пустил по краям ниточки. Весил платок не больше паутинки. Ровесник потерянного!
— Годится, — сказал искатель.
— Ещё что?
— Деньги.
— Ну надо же! На деньги вы горазды!
Он молча протянул ей платок.
— Ну ладно, ладно!..
Пространство и время — координаты единые, неразделяемые, составляющие порядок четырёхмерного мира точно так же, как дают стереометрическую картину оси X, Y и Z. Тот, кому четыре измерения привычны, не заблудится в них, пересекая времена и просторы планеты, так же, как не заплутает в стенах дома родного. Постичь наукою это ли едва можно, по крайней мере, теперь. Люди поняли одно: ощущение пространства-времени приходит лишь через мутацию.
Чтобы обнаружить в прошлом объект, мутанту-искателю достаточно сосредоточиться. Как овчарка берёт след, понюхав штаны или ботинки пропавшего человека, так искатель видит сквозь время точку «приземления» потерянного, покинувшего будущее ради прошлого. Для перемещения в четырёхмерном пространстве-времени искателям не нужны самолёты, поезда, автомобили; мутанты, овладевшие временем через скачок эволюции, через непредсказуемый каприз природы, сказавшийся доселе на незначительном числе Homo sapiens, пронизывают измерения одною силою мысли, останавливая мысль там, где это требуется.