Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.
Шрифт:
Еще одним обстоятельством являлось расхождение между тем, что писал о Владыках Фармер, и тем, что знал Джим. В серии «Многоярусный мир» Вала считалась сестрой Ринтраха и Джадавина. На самом деле Вала была женой брата Лoca, а Ринтрах — вторым ребенком Лoca и Энитармон, то есть младшим братом Орка.
Доктор Порсена и его сотрудники считали — хотя никогда не говорили этого пациентам — что Многоярусный мир являлся чистым художественным вымыслом. Но Джим лучше знал ситуацию. Ведь не зря поговаривали, будто Фармер пережил несколько настоящих мистических озарений — должно быть, он был, а возможно, по-прежнему оставался, своего рода приемником, получавшим каким-то образом сведения о мирах Владык. Их свет доходил до него сквозь
Тем не менее, несмотря на некоторые ошибки в хронологии и идентификации, ММ-стрелы Фармера обычно попадали в цель или где-то рядом. К тому же некоторые Владыки, лично известные Джиму или о которых он был наслышан, совсем не обязательно являлись персонажами Фармера. Ничего не мешало им быть потомками героев романа или их родственниками.
У Джима имелись проблемы и поважнее этих. Джим привык к Орку, и теперь, из-за невозможности войти в него, испытывал симптомы настоящей «ломки». Однако ему удавалось в какой-то мере держать себя в руках при помощи методики, применяемой Орком. Джиму она напоминала некоторые приемы ментальной техники йогов, о которой он читал, тем не менее овладеть ею можно было гораздо быстрее. В конце концов тоаны потратили не одну тысячу лет на ее совершенствование. Хотя эта техника не могла полностью снять эффекты «ломки», но все-таки уменьшала боли и раздражительность. Поэтому Джиму удавалось сдерживаться и не рычать на людей, а также не оскорблять их.
Его самочувствие несколько улучшилось, когда позвонила миссис Выжак и снова подтвердила свое приглашение — жить в ее доме, когда Джим перейдет на амбулаторное лечение. На похоронах Сэма миссис Выжак, рыдая, прижала Джима к груди и обещала дать ему приют, сразу предупредив, что он должен будет соблюдать ее правила. Никаких наркотиков, никакого курения в ее доме, никакой ругани, каждый день мыться, вовремя приходить к столу, никакой громкой музыки и т. д.
Джим пообещал, что будет делать все, как ей хочется. На его взгляд, больших трудностей у него возникнуть не должно. Он вполне мог в присутствии миссис Выжак держать свои «антиобщественные» мысли при себе. Однако всю радость от ее приглашения ему подпортили на следующий же день. Позвонила мать и сказала, что придет к нему вечером. И сообщила она ему именно то, что Джим был готов услышать, — они с отцом через пять дней уезжают в Техас. К глазам мгновенно подступили слезы, сердце больно сжалось. Хотя Джим и подготовился к этому моменту — или думал, что подготовился, — слова матери причинили ему сильную боль. Но он не позволит ей увидеть его плачущим. Не хватало еще, чтобы она рассказала отцу, как глубоко на него подействовало сказанное.
Джим не спрашивал, почему не пришел отец. Трус!
Ева Гримсон пообещала, что будет переводить деньги на больничную страховку. А также была уверена, что сможет присылать Джиму деньги на одежду, учебники и прочие необходимые вещи. Отец обязательно найдет хорошую работу, но Джиму придется набраться терпения.
— Я буду терпеть вечно, — крикнул он вслед матери, когда она, спотыкаясь, брела к лифту. — И вы будете вечно ждать меня в Техасе! Возможно, я приеду до того, как отец умрет!
Это было жестоко — но недостаточно жестоко для Джима в его нынешнем настроении!
Через несколько минут, когда он шел по коридору к себе, его остановила радостная Санди Мелтон. Ее маниакальные фазы смягчились благодаря терапии. И, кроме того, она получила письмо от отца и хотела прочесть его Джиму. В другое время он охотно разделил бы с ней ее радость. Но как раз сейчас вид чужого счастья вызывал у него прилив гнева. Тем не менее он поборол свое нетерпение.
— Папе дают работу здесь, в штаб-квартире компании! Вот слушай! «Дорогая Санди, моя самая любимая дочка». А у него, знаешь ли, только один ребенок, я. «Как я говорил тебе слишком много раз, мне надоели анекдоты про коммивояжеров и достало самому быть им». Это он про свою работу. «Так или иначе, мне предложили стать начальником отдела сбыта в моей любимой, холодной, бессердечной корпорации „Акме Текстайлз“. Думаешь, я отвергну это предложение по каким-либо этическим, моральным, философским или финансовым соображениям? Подумай получше! Итак, дорогая доченька, я перехожу Рубикон, сжигаю за собой мосты и вновь иду на штурм крепости — твоей бедной матери. Будь то ясный полдень или мрачная полночь, но у нас с ней произойдет окончательная разборка. Теперь у меня появилась возможность содержать ее, независимо от того, разойдемся мы или разведемся — как уж решат Бог и ее скверный характер».
Санди запрыгала, и письмо трепетало в ее руке, словно флаг победы.
— Ну, разве он не молодец? Ну, разве не чудо? Должно быть, он преодолел свое чувство вины по отношению к ней — я бы тоже хотела и обязательно это сделаю, — и он будет теперь ночевать дома, и я тоже там буду!
Джим обнял Санди и сказал:
— Мне пора идти.
— Но я хочу отпраздновать это событие!
— Черт возьми, Санди! Не хочу задеть твои чувства, но я не в состоянии этого вынести! Извини. До скорого!
И Джим широким шагом двинулся прочь — слезы угрожали хлынуть, прежде чем он успеет добраться до своей палаты.
— Я могу чем-нибудь помочь, Джим? — крикнула вслед Санди.
Ее сочувствие и забота сработали, как детонатор. Джим, рыдая, влетел к себе, захлопнул дверь и упал на стул. Ему хотелось броситься на кровать и зарыться лицом в подушку. Но он не стал этого делать, поскольку именно так и поступила бы какая-нибудь женщина.
Эта мысль пришла к нему посреди рыданий и запустила эффект домино где-то в его мозгу. Костяшки-мысли повалились во мрак, и последней оказался совет, который дал когда-то Джиму его дед, Рагнар Гримсон.
— Характерная особенность норвежской культуры, а также английской и американской заключается в том, что мужчинам не полагается плакать. Держи хвост трубой и все такое. А вот викинги, твои предки, Джим, плакали, словно женщины, — и на людях, и наедине с собой. Они орошали бороды слезами и нисколько этого не стыдились. Мечи, кстати, они обнажали столь же быстро, как и проливали слезы. Зачем нам вся эта чушь насчет обязательности для мужчин сдерживать свою печаль, горе и разочарование? Держа хвост трубой, они только наживают себе разные язвы, инфаркты и инсульты — точно говорю, старина.
Орк, как почти все тоаны мужского пола, в определенных ситуациях вел себя стоически, а в других не стеснялся плакать и стонать. Испытывая физическую боль, он не подавал виду. Но, охваченный радостью или горем, он выл, плакал и бесился сколько душе угодно. Такое поведение представлялось Джиму желательной чертой характера. Однако если бы Джим перенял эту часть образа Орка, то здесь и сейчас, в этом времени и пространстве, его сочли бы тряпкой. Какую бы силу характера ни почерпнул Джим у молодого Владыки, ее все же недоставало — во всяком случае, пока — на то, чтобы игнорировать мнение других.
Ко времени сеанса групповой терапии Джим во многом справился со своим горем и гневом. По крайней мере, ему так казалось, хотя он знал, что сильные эмоции — штука коварная. Они прятались, а потом выскакивали наружу, когда что-то отворяло им ворота. Что ж, если родители а бросили его, то не от хорошей жизни. Им давно следовало уехать отсюда, если они хотели как-то выбраться из нищеты. И совсем не их вина, что он не мог поехать с ними. Ну, частично, допустим, и их. И все-таки он в состоянии позаботиться о себе — разумеется, когда пройдет терапию.