Модель инженера Драницина
Шрифт:
— Эх, была не была. Главное — ничего не говорить, что и почему.
Он смутно догадывался, что во всем виновата странная машина и, вернувшись в кухню, быстро захлопнул крышку чемодана и сел на пол.
В его маленькой голове сумбурно неслись мысли, он чувствовал, что стал участником какой-то большой, ему неизвестной тайны.
— Надо Кольке рассказать, — решил он.
Накинув шапчонку, он запер дверь и, захватив чемодан, задами, чтобы не увидели соседи, побежал к Кольке.
— А ты чего по чужим огородам лазишь, — раздался голос.
— А тебе какое дело, — в тон ему ответил Кешка, предусмотрительно пятясь к невысокому заборчику.
— Но-но, ты не задавайся, — задорно пробасил парнишка, кривя рот и зажимая в руке камень. — А то как дам.
— А сдачи не хочешь?— вызывающе ответил Кешка.
Парнишка взмахнул рукой, и тяжелый камень грузно шлепнулся в доски забора.
— У, мазуля, — издевательски протянул Кешка.
— Я тебе, покажу, — неожиданно рассвирепел парнишка и быстро двинулся к заборчику,
Кешка мигом оглядел поле сражения. Чемоданчик определенно мешал. Необходимо было куда-то его спрятать.
Он быстро перемахнул через забор.
— Хлюзда, струсил. Трус, трус, — донеслось до него и снова тяжелый камень грузно шлепнулся в забор.
— Я те покажу хлюзду, — злобно пробормотал Кешка.
Соседний двор был пуст.
Кешка нашел возле колодца укромное место, положил чемоданчик, нагреб на него сухих листьев и мигом перелез через забор обратно.
— А, так я хлюзда, — и издав дикий крик он бросился на парнишку. Через полчаса в разорванной рубахе, с фонарем под глазом, но вполне удовлетворенный, он смотрел, как парнишка, прихрамывая и хныча, шел восвояси.
— Я те по-о-о-кажу. Я на-а-а-шим ребятам скажу. Они те ребра переломают, — тянул парнишка.
Кешка стер рваным рукавом пот со лба. Сел верхом на заборчик и показал парнишке язык.
Он хотел было прыгнуть во двор за чемоданом. Но во дворе какая-то баба развешивала белье и мужчина в белой рубахе выставлял на солнышко рамы.
Взять чемодан было невозможно.
— Ужо завтра возьму, — решил Кешка и отправился домой.
— И что же это за дети, — причитала тетя Паша, — на час дома оставить нельзя. Только и знают, что ломают да крушат.
Кешка нерешительно переступил порог. Мать схватила его за вихры.
— Ой, ей, ей, маменька, больше не бу-у-у-ду.
Глава III
ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЙ ПАССАЖИР
Комната.
Дверь.
Она закрыта.
За дверью — крик.
— Нет, это невыносимо. Когда вы наконец отстанете от меня с вашими мещанскими разговорами.
— Но поймите же, гражданка Бобрикова, — раздается скрипучий голос, — пятый месяц вы не платите за квартиру.
— А хотя бы и шестой.
Дверь с шумом раскрывается и вошедший быстрым движением захлопывает ее перед носом ошалевшего управдома.
Подходит к столу.
Оборачивается.
Да ведь это же наш старый знакомый, тот подозрительный кудлатый пассажир, который в вагоне поезда номер семьдесят восемь напугал тетю Пашу.
Он стоит задумавшись у стола.
Господи, до чего сера и однообразна жизнь. Днем до четырех стеклянная коробка кассы. Ведомости, шуршанье кредиток и неизменные:
— Распишитесь.
— Получите.
А дома вечно ноющая старуха мать. Жакт [6] , нехватки.
Бобриков был человек выбитый, колея жизни шла мимо, а он брел около. Позади маячило обеспеченное детство, дом с табличкой: «Первой гильдии купца, почетного гражданина Данила Игнатьевича Бобрикова». Серая гимназическая курточка...
Жизнь могла быть такой ровной и спокойной и вдруг...
Революция перепутала карты.
Вместо юридического факультета — счетные курсы, вместо адвокатского фрака — спецодежда кассира.
6
ЖАКТ — жилищно-арендное кооперативное товарищество. Кооперативное объединение граждан с целью аренды жилых домов у местных Советов и предоставления жилой площади в этих домах своим пайщикам. Существовали в СССР во время НЭПа и после него, вплоть до 1937 года. Современный аналог – кондоминиум.
Жизнь не удалась.
У Бобрикова было пылкое воображение. Привычки, вкусы, наклонности, воспитанные с детства, оставшиеся в наследство от буйных кутил отцов и дедов, чьи лица степенно глядели с порыжевших фотографий, не находили выхода. Жизнь положила тесные рамки.
Кончив работу, он часами валялся в постели. Мозг отдыхал, мечта за мечтой плыли в сознании.
И все сводилось к одному. Это одно преследовало всюду, даже во сне. Оно звучало внушительно. Оно глядело солидно. Это слово было — миллион.
«Вот если бы, — так обычно начинал он разговор с самим собой, — допустим, я выиграл миллион».
Как только было произнесено слово «допустим», реальный мир рушился.
Бобриков становился обладателем неслыханных сумм. Он клал их в банк — они приносили проценты, он брал их домой и тратил, но миллион не уменьшался.
Мысли шли плавно.
Вот он, Бобриков, покидает Союз.
— Разве здесь жизнь, — презрительно морщится он, пуская клубы дыма. — Так, один обман.
Он едет за границу.
Деньги идут на еду, на костюмы и, конечно, на женщин.
Женщины, одна прекрасней другой, мелькали в воспаленном сознании.
Он покупал их прямо и грубо, как покупают вино или конфеты. И в этой прямоте и грубости было какое-то особое, почти звериное наслаждение. Он мысленно посещал самые роскошные публичные дома. В Африке он заводил себе черных жен. Они были необычны и покорны. Под конец все путалось. Обнаженные, бесстыдные тела качались в мозгу и учащенно билось сердце.
Дальше его фантазия не шла.