Модель событий
Шрифт:
— Нет. У нас зуб болит.
От неожиданности Денис даже повернулся на девяносто градусов на стуле: такого ещё не было.
Он уже знал, что мунги, благодаря заботе старших товарищей и верховного начальства, избавлены от простуды, кашля и насморка, а также от целой кучи других болезней, из-за которых им может потребоваться постельный режим или амбулаторное лечение, и переспросил ещё раз, полагая, что «зуб» — это какой-то профессиональный термин, ещё неизвестный ему. Поскуливая и легонечко похлопывая себя по щеке кончиками пальцев, Шурик объяснил, что зубная боль, к сожалению, не входит в чудесный список проблем, от которых избавлены мунги первой ступени. В те далёкие времена, когда был принят устав «Об избавлении от вмешательства медицины», лечением зубов занимались цирюльники и кузнецы. Поправки в устав, конечно, время от времени вносятся, но вносят их мунги третьей ступени, давно уже забывшие о зубной боли.
— Если есть много сладостей, зубы однажды заболят, — сказал рассудительный Денис. — К сожалению, не смогу тебе ничем помочь — наш семейный доктор в Москве. Я, разумеется, поддерживаю с ним переписку, более того, существует договорённость о том, что он приедет сюда или направит меня к компетентным коллегам, если со мной что-либо случится. Но со мной, как ты видишь, ничего не случается, и я надеюсь, не случится ещё очень долго.
— Никак не могу привыкнуть к тому, что у тебя был семейный врач, — попытался улыбнуться Шурик. — Для меня что-то вроде авто с личным шофёром. Впрочем, у твоего папаши и это, наверное, было. Но переписка с врачом — это уже что-то вообще запредельное. Ты, может быть, в конце письма ещё смайлики рисуешь?
— Не имею привычки рисовать смайлики. Переписка устраивает меня больше, чем телефонные консультации. Тем более что отношения у нас всегда были почти дружеские: наш семейный доктор предпочитал по возможности общаться со мной, а не с сестрой или родителями. Я, по крайней мере, мог поддерживать разговоры на интересную ему тему — скажем, о литературе. Мы синхронно, не сговариваясь, читали одни и те же книги.
— Винни–Пуха, Карлсона, Мэри Поппинс? — уточнил Шурик.
— Разумеется нет, — неприязненно повёл плечом Денис. — Борхеса, Кортасара, Гессе. Ну и конечно, в процессе общения он находил у меня уйму заболеваний — чтобы как-то отрабатывать деньги, которые ему платили за визит. Я мужественно лечился от всех возможных хворей только для того, чтобы у меня не отобрали единственного толкового собеседника. Жертва достойная, я считаю.
— Поразительно. Другой бы на твоём месте сказал: «В детстве я был болезненным ребёнком».
— В детстве я был нормальным ребёнком! — ответил Денис, да так резко, что Шурик от неожиданности даже выронил карандаш, который зачем-то крутил в руках.
— Извини, — чуть мягче продолжал Денис, — в самом деле, я не могу тебе помочь. Давай лучше поговорим о чём-нибудь более интересном. Например, я тут придумал способ оптимизировать отчётность по фрилансерам...
Это означало, что разговор окончен и Денису хотелось бы вернуться к работе.
— Давай с отчётностью ближе к вечеру, ага? — простонал Шурик. Это означало, что он полностью ему доверяет, к тому же, ох не до отчётов ему сейчас!
— Как скажешь. Что касается зубной боли — то, повторюсь, всё дело в твоём рационе, который... — пробормотал Денис, возвращаясь к прерванной работе. Он не закончил фразу: дела поглотили его раньше.
Денис часто ругал Шурика за излишнюю любовь к сладостям. Ведь это, во-первых, вредно, во-вторых — несерьёзно. Знал бы он настоящую причину этой безобидной склонности!
С раннего детства Шурик отказывался есть свежие фрукты и овощи, а также мясные и рыбные блюда. Ему — да-да, не смейтесь — было жалко огурцы и яблоки, потому что они «живые», ну а уж о котлетках, сделанных из бычков и коровок, и говорить не стоило: ребёнок сразу ударялся в рёв. Поскольку почётная миссия кормить обедом малолетнего Шурика обычно выпадала старшему брату, тот, не желая тратить время на уговоры, скармливал младшему конфеты и печенье, которые с виду были не слишком-то «живыми», ну а сам спокойно уплетал на обед двойную порцию, как того требовал его молодой, растущий организм.
Прошло время, и Шурик с удивлением узнал, что его любимые сладости тоже делают из «живой» пшеницы и не менее «живых» плодов какао, но это его уже не смущало, ведь, прежде чем превратиться в печенье, злаки были подвергнуты всевозможным мучениям, выбившим из них остатки жизни. В число продуктов, которые «не жалко», были включены всевозможные каши, что существенно облегчило жизнь всей семье.
Разумеется, Шурик сидит на своей странной диете не всегда: иногда он может запросто схрумкать яблоко или даже котлету съесть. Но до сих пор на него время от времени накатывает волна бесконечной любви ко всему живому, и тогда он не может, просто физически не может, есть ничего, кроме пирожных, каш, конфет и печенья. А иногда — и тут уж просто хоть криком кричи, хоть о стену лоб разбивай, хоть на потолок без страховки забирайся — ему бывает жалко деревья, из которых делают бумагу. На бумаге печатают книги, и книг этих в Тринадцатой редакции столько, что если оплакивать все деревья, загубленные ради их появления на свет, то можно навеки поселиться на складе, зарасти диким волосом, потерять человеческий облик и питаться разве что подачками Гумира.
Эту болезненную прихоть, проклятие или шутку природы Шурик скрывает ото всех, кроме Даниила Юрьевича, разумеется. Он и сам ужасно страдает: не так-то на самом деле приятно целую неделю, а иногда и больше питаться одними только десертами. Хорошо хоть закон «Об избавлении от вмешательства медицины» работает, и работает исправно, так что никаких последствий для здоровья эта система питания не имеет, но даже из самых мудрых и справедливых законов бывают неприятные исключения.
Сообразив, что от Дениса ему будет мало прока, Шурик попытался вспомнить всё, чему его учил Даниил Юрьевич. Во всех подробностях представил, что зубы у него не болят, и вообще не болели никогда, и не будут никогда болеть, потому что у него нет зубов, а вместо зубов — остро отточенные карандаши, а карандаши не болят, это всем известно... Минут через пять боль купилась на этот дешёвый трюк и в самом деле отступила. Зато у Шурика появилось настойчивое желание поковырять во рту точилкой.
Иногда Константин Петрович экономит время престранным образом: он сам, собственной волей, без стороннего принуждения, оставляет себя без обеда. Если, не отходя от рабочего стола, выпить два стакана горячего сладкого чая с печеньем, то голод смирится и отступит. Но обязательно вернётся — ближе к вечеру, когда дела ещё не переделаны и до спасительного ужина далеко. Тут уж никакой чай не поможет — только кофе, крепкий и горячий, ещё хорошо было бы выкурить сигаретку-другую, но курить коммерческий директор Тринадцатой редакции бросил.
— Опять морите себя голодом? — поинтересовалась Наташа, наблюдая за тем, как Константин Петрович пытается добыть из кофейного автомата кофе повышенной крепости.
— Так, а ты почему не на занятиях? — строго спросил он.
— А я прогуливаю. Всем можно, а я что — особенная? К тому же у меня вечером свидание... Только вы Лёве не говорите, а то он очень сердится и расстраивается.
— Когда он сердится и расстраивается, мы неизменно оказываемся в выигрыше. Вчера вечером, например, — защитный колпак мягко накрыл приёмную, — наш Лёва нашёл носителя, походя исполнил его желание, о чём так до сих пор и не отчитался наверх, потом разозлился, крепко выпил, бегал по всему району, стучал кулаком в окна продуктовых ларьков и спрашивал: «А почему у вас не стоят на приоритетной выкладке наши книги? И где они у вас вообще? И кто у вас главный?» Напугал всех! Сегодня кое-где книги появились.