Мое обретение полюса
Шрифт:
Последующие дни стали для нас днями отчаяния. Рацион пришлось сократить и людям и собакам, тогда как трудности путешествия непомерно возросли. В течение двадцати суток мы шли, не имея представления о своем местонахождении. Серая таинственная пелена окутывала нас словно саваном. Под нами волновалось море, но куда оно несло нас, я не знал. Однако более или менее точно я знал, что мы двигались навстречу бескрайнему, безнадежно открытому морю, где мы неминуемо погибнем медленной, голодной смертью. Каждая минута жизни приносила нам боль, отчаяние и страх.
Мир серого тумана безмолвствовал. Мои спутники обращали ко мне свои исхудавшие, сморщенные, как мумии, лица. Охватившее их отчаяние нельзя было описать словами. Все мое красноречие иссякло. Собаки присмирели. Понурив головы, опустив хвосты, они тащили нарты без всякого воодушевления. Мы, словно приговоренные к какой-то бесконечной, дантовой муке, напоминали
После душевной пытки от предчувствия надвигающегося голода, несмотря на боль в измученных мышцах, я не мог глаз сомкнуть. После изматывающих душу и тело переходов, острого голодания и неутолимой жажды опрокинувший все наши расчеты туман, словно отгородивший от нас все человеческие знания, однажды утром все же рассеялся. Наши сердца забились учащенно. Я ощутил такое облегчение, какое, должно быть, испытывает заживо погребенный человек, когда над ним неожиданно раскрывается его могила. Земля маячила к западу и югу от нас.
Однако судьба сурово обошлась с нами. После того как 84-я параллель осталась позади, мы, двигаясь вместе с массой льда, покрывавшего полярные воды, сами того не замечая, оказались унесенными океанским течением далеко в сторону. Наконец-то я, сделав обсервацию, определил, где мы находимся — широта 79°32 , долгота 101°22 . Как же далеко это от того места, где мы должны были находиться! Наше положение было действительно безнадежным. Результаты обсервации почти потушили тлевшие в нас угли надежды.
Мы находились в море Кронпринца Густава. [150] К востоку были низкие горы и высокие долины Земли Аксель-Хейберга, вдоль кромки которой и должен был пролегать наш обратный маршрут. Там были наши склады, полные всевозможных приятных вещей, и изобилие дичи. Однако мы были начисто отрезаны от всего этого.
Между нами и землей пролегали 50 миль мелкокрошеного льда и непреодолимых разводьев. Все наши многочисленные атаки на них были отбиты. Я понимал, что, если даже нам и удастся форсировать разводья, впереди нас будут ожидать 80 миль неизведанного пути до ближайшего склада на восточном берегу Земли Аксель-Хейберга.
Note150
На современных картах это название не помещается, так как, по справедливому замечанию В. Стефанссона, «море кронпринца Густава не существует в том виде, который предполагался Свердрупом» (Гостеприимная Арктика. М., 1948, с. 259).
У нас не было серьезных оснований считать, что на западном берегу Земли Аксель-Хейберга мы сможем как-то пополнить запасы продовольствия. Вот уже три недели, как мы существовали на три четверти рациона, а на последующие 10 суток у нас оставалось лишь по половине его. О том, чтобы возвращаться, повернув на восток или даже на север, не могло быть и речи, но и вперед идти мы уже не могли, потому что не имели достаточного количества продовольствия для поддержания своих сил.
Земля к югу от нас была ближе. К югу, как это, впрочем, и должно было быть, лежала широкая полынья, которую мы приняли за пролив Хассел. Справа и слева от нас виднелись низкие, покрытые льдом острова, [151] за ними — более крупные, которые Свер-друп назвал Землей Эллеф-Рингнес и Землей Амунд-Рингнес. Лед к югу выглядел довольно сносным, а направление дрейфа было юго-юго-восток.
Note151
Описанная Куком ситуация хорошо согласуется с современной картой. Судя по приведенным им координатам, в момент обсервации он находился в проливе Пири между островами Миен (причем видел его) и Эллеф-Рингнес. Это обстоятельство весьма важно, поскольку в 1919 г. оно было подано прессой как улика, якобы изобличающая Ф. Кука во лжи. На самом деле координаты острова Миен, указанные В. Стефанссоном (Гостеприимная Арктика. М., 1948, с. 260), разнятся с теми, что даны на современной карте, примерно на 1° долготы, так как в 1916 г. местоположение острова было определено с ошибкой. Важно отметить другое — Ф. Кук, производивший обсервацию 13 июня, точнее определил свое местоположение, чем В. Стефанссон при привязке открытого им острова (подробнее см. Предисловие к данной книге).
В надежде на появление молодых тюленей мы двинулись в пролив Хассел по направлению к восточному острову. Прежде всего нам надо было поскорее избавиться от мук голода.
Переход 14 июня не измотал нас. Ярко светило солнце, и температура воздуха была чуть ниже точки
Мы установили палатку под лучами вездесущего солнца, забрались в нее и, съев всего по четыре унции пеммикана, выпив по две чашки ледяной воды, попытались отдохнуть. Собаки, справившись с таким же рационом, но обойдясь без воды, тут же уснул! Я смотрел на этих несчастных созданий с нежностью и сожалением. Вот уже более двух недель, как они не издавали ни звука. Когда ездовая собака молчит и не дерется с соседями по упряжке — значит ей очень плохо. Наконец мне тоже удалось заснуть.
Примерно в 6 часов нас разбудил странный звук. Мы с удивлением озирались по сторонам. Мы не проронили ни слова. Снова послышался этот звук — серия тихих, серебристых ноток, песня какого-то живого создания, которая, по-видимому, нисходила с небес. Я слушал с восторгом. Мне казалось, что все это происходит во сне. Чарующая песня не умолкала. Я лежал как в трансе и не мог поверить, что божественное поющее создание принадлежало нашему реальному миру. Я не верил этому до тех пор, пока слегка не дрогнул шест нашей палатки. Затем прямо над нами послышался трепет крыльев. Это была птица — снежная овсянка, выводящая трели своей эфирной песни — первые звуки жизни, услышанные нами за многие месяцы.
Мы вернулись к жизни! Слезы радости катились по нашим изнуренным лицам. Если бы я мог поведать о воскрешении наших душ под звуки этой птичьей трели, о том новом интересе к жизни, который она принесла, я знал бы, что обладаю сверхчеловеческим умением выражать свои чувства.
С пением этой чудесной пташки на нас нахлынуло острое чувство ностальгии. Мы не обмолвились ни словом — тоска по дому сжала наши сердца.
Мы были голодны, однако нам не пришло на ум убить маленькое пернатое создание. Пташка казалась нам такой же божественной, как и та птица, которая явилась Ною в его ковчеге. Собрав немногие оставшиеся у нас крошки, мы вышли покормить птицу. Маленькое щебечущее создание весело танцевало по хрустящему снегу, по-видимому тоже обрадованное встрече с нами. Я наблюдал за ней словно зачарованный. Наконец-то мы вернулись туда, где была жизнь!
На пути домой. Первый лагерь на суше.
Мы снова ощутили прилив энергии. И когда наша маленькая гостья взвилась в воздух и полетела домой, наше настроение поднялось. С бьющимися сердцами мы следили за ее полетом, будто она была добрым знамением.
Мы настолько обрадовались визиту этой пташки, что у нас не возникло даже мысли о продолжении сна или отдыха. Теперь, зная, что находимся на припайном льду, мы направились прямиком к земле. Наши шансы добыть мяса могли бы возрасти, если бы мы двигались вдоль кромки воды, однако из-за состояния льда это было невозможно. Искушение как можно скорее ступить на твердую землю было столь велико, что ему трудно было противостоять. В конце тяжелого перехода (последние часы нам пришлось пробиваться по глубокому снегу) мы вскарабкались на ледовую кромку и наконец-то достигли островка — пятачка твердой земли. Когда мои ноги коснулись ее, во мне словно оборвалось что-то. Мы присели и предались радостям ребенка, копающегося в прибрежном песке.
Хотелось бы знать, случалось ли когда-либо подобному, ничем не защищенному от ветра островку, лежащему в пустыне смерти, производить на людей впечатление райского уголка? На этой голой кучке песка и глины мы были наконец-то избавлены от опасности, от стерильности, от иссушающего душу однообразия дрейфующего льда и вечного холода.
Мы привязали собак к скале и поставили палатку на снегу, который прикрывал настоящую землю. При всей моей радости я не забывал, что полюс был теперь наш, но в то же время я был готов отдать другим все его кристаллические прелести и всю связанную с ним славу. Чаша наших страданий слишком часто наполнялась до краев, а наших радостей — слишком редко для того, чтобы окружающее представляло для нас интерес и вызывало в нас новую жажду к полярным завоеваниям.