Мое обретение полюса

Кук Фредерик

К счастью, эти запасы были оставлены на попечение мистера Уитни. В последующие месяцы Морфи несколько раз угрожал забрать их, однако чувство справедливости, присущее Уитни, воспрепятствовало дальнейшему разгулу стяжательства.

Недружелюбное поведение Пири по отношению к Свердрупу и другим исследователям в данном случае было скопировано его представителем. Капитан Бернье направлялся на американское побережье Арктики, чтобы исследовать его и закрепить за Канадой земли, лежащие к западу. [176] Ему были нужны помощники из числа местного населения. В Эта проживали потомки эскимосских эмигрантов из той самой земли, которую Бернье намеревался исследовать. Эти люди очень хотели вернуться в страну своих отцов и могли бы послужить Бернье великолепными проводниками. Морфи вызвался заручиться согласием эскимосов. Он отправился на берег якобы для поиска проводников, однако на самом деле ни единому эскимосу даже не сообщил о предложении Бернье. Вернувшись, он сказал Бернье, что никто не пойдет с ним. Позднее он похвалялся Уитни и Причарду, как ловко он обманул капитана Бернье. Случилось ли это по указанию Пири?

Note176

Правительство Канады, озабоченное активностью американских экспедиций начиная с середины XIX в., с походов И. К. Кейна и И. Хейса, а затем Ф. Кука и Р. Пири, приняло меры по установлению своего суверенитета на островах Канадского Арктического архипелага.

Чтобы быстрее попасть домой, я решил, что лучше сначала добраться до датских поселений в Гренландии, в 700 милях южнее, а оттуда возвращаться в Америку первым попавшимся пароходом. Из Упернавика почта доставляется на эскимосских лодках в Уманак, который напрямую связан с Европой правительственными пароходами. Совершив путешествие до Уманака, а затем пересев на быстроходный лайнер, идущий в Америку, я рассчитывал достичь Нью-Йорка в первых числах июля.

Мистер Уитни ожидал прибытия своего судна «Эрика», чтобы уехать из Гренландии в августе. Добравшись до Гудзонова залива, он рассчитывал попасть в Нью-Йорк в октябре. Хотя это был бы самый легкий и безопасный путь, тем не менее другим маршрутом я надеялся добраться до Нью-Йорка на четыре месяца раньше «Эрики».

Путешествие из Эта в Упернавик — это 700 миль, путь такой же долгий и трудный, как и путешествие к Северному полюсу. Я знал, что этот путь обязательно будет связан с риском. Меня ожидали восхождения на горные вершины и ледники, переправы через полыньи. В конце сезона, когда лед становится подвижным, когда выпадает снег, а иногда и дождь и начинается слякоть, приходится волочить нарты.

Мистер Уитни, понимая, что мне предстоит трудный путь, предложил позаботиться о моих инструментах, записных книжках и флаге и забрать их с собой на юг на своем судне. Я знал, что если во время путешествия я потеряю продовольствие, оно может быть восполнено охотой. Инструменты, потерянные на леднике или упавшие в открытое море, уже нельзя ничем заменить. Более того, мои инструменты уже сделали свое дело. Таблицы поправок, заметки и другие данные были не нужны мне: все мои обсервации были выполнены в сокращенном виде, приведены в нормальное состояние, а поправки представляли ценность только на случай возможного пересчета в будущем. Вот почему я не взял эти материалы с собой. Я всегда храню таблицы поправок вместе с инструментами.

В ящике, который я вручил Уитни, были упакованы: один французский секстан, одна буссоль (алюминиевая, со съемным азимутальным кругом), один искусственный горизонт в тонкой металлической оправе, регулируемый спиртовыми уровнями и винтами, один барометр-анероид в алюминиевом корпусе, один алюминиевый ящик с максимальным и минимальным спиртовыми термометрами, прочие термометры, а также один жидкостный компас. Все эти инструменты были со мной в путешествии.

Кроме этого Уитни были оставлены другие инструменты, которыми я пользовался на исходной базе. Там были документы и инструментальные поправки, показания приборов, сравнительные таблицы и другие заметки, небольшой дневник (в основном разрозненные листы), в котором были записаны кое-какие полевые отсчеты инструментов и метеорологические данные. Все это было упаковано в один ящик для хранения инструментов. По особой просьбе Уитни я оставил ему флаг.

В дополнение я оставил под ответственность Уитни несколько больших ящиков с одеждой и припасами, которые мне послала миссис Кук, а также этнологические коллекции, меха и образцы минералов. В одном из этих ящиков были упакованы ящики с инструментами и записи.

Позднее планы мистера Уитни изменились. [177] Его судно «Эрика» не появилось. Когда прибыл Пири, Уитни договорился с ним вернуться в лоно цивилизации на его «Рузвельте». Как я узнал позже, по прибытии «Рузвельта» мистер Уитни взял из моих упакованных ящиков инструменты и упаковал их в свой чемодан. Однако ему запретили взять мои вещи, и соответственно все они были оставлены на берегу на милость природы и эскимосов далекой Гренландии. С тех пор у меня не было возможности узнать об их судьбе, я не знаю, что произошло с ними.

Note177

Уже после отплытия Ф. Кука на датском судне в Европу.

Во время путешествия из Анноатока в Эта я почти не делал записей. Насколько помнится, я уехал из Анноатока на третьей неделе апреля. Прощаясь с Уитни, я обещал послать ему собак и проводников для его предполагаемой охотничьей экспедиции. Я обещал также раздобыть ему меха для пошива зимней одежды, потому что в соответствии с автократическими методами Пири Уитни был лишен привилегии торговать от своего имени и в своих интересах. Ему не разрешалось собирать охотничьи трофеи или скупать совершенно необходимые ему меха. Ему даже не позволили нанимать проводников и приобретать собак, несмотря на его страстное желание заняться большой охотой. Все это я должен был устроить для Уитни в поселениях, расположенных южнее.

Когда мы преодолели ледник Хрустальный Дворец в бухте Зонтаг, нас накрыл ужасный ураган, который буквально похоронил нас в сугробах. Спустившись к морю, мы вступили в царство полярного лета и его радостей.

Двигаясь вдоль Нуерке, мы наткнулись на большое поселение из снежных домиков. Все его жители занимались весенней охотой на моржей. Было добыто много животных, и охотники от чрезмерного насыщения пребывали в состоянии опьянения. Мы тоже насытились до предела и предались увеселениям.

Мои парни находились здесь же, и главной темой разговоров было наше путешествие на Северный полюс.

Соединившись со своим народом, Авела и Этукишук рассказывали о своем замечательном путешествии. Конечно, у них не было вполне определенного представления о том, где именно мы побывали, однако они все же рассказывали о необычном путешествии длиной в семь лун, о том, как они достигли места, где не было ни зверей, ни людей, никакой жизни вообще, о том, как они тащились по далеким морям, там, где солнце не опускается ночью за горизонт, об охоте без ловушек, силков, пружинных капканов и стрел. Таковы были их непосредственные впечатления.

Теперь мне известно, что эскимосы рассказывали своим соплеменникам о том, как они пришли к таинственному «Большому гвоздю», который, конечно, значил для них меньше, чем все трудности пути и уникальные методы охоты.

Между собой эскимосы пользуются всевозможными интимными методами передачи информации. Этими методами, полными скрытого смысла, не может овладеть ни один чужестранец. Самое большее, что доступно для понимания белых людей, — это простейшие фразы, с помощью которых эскимосы выражают свои мысли в общем. Это частично объясняет ненадежность свидетельских показаний, которые белым удается получить от них. Необходимо также учитывать то обстоятельство, что эскимосы — эти простые, бесхитростные люди — обладают прямо-таки врожденной деликатностью. Они стараются ответить на любой вопрос собеседника так, чтобы сделать ему приятное, то есть так, как это, по их разумению, может ему понравиться. У всех индейских народов желание доставить удовольствие собеседнику развито значительно сильнее, чем чувство истины. Например, когда моих эскимосов спрашивали о моем путешествии, они отвечали, что я не уходил за пределы видимости земли. Их ответы объясняются частично тем, что я давал им такие пояснения, а частично этой подобострастностью. Беседуя между собой о достижении «Большого гвоздя», они говорили то, что позднее повторили мистеру Пири, — мол, они провели всего несколько дней вне пределов видимости земли. Это заблуждение, вызванное миражами, и я его с добрыми намерениями поддерживал в них, чтобы избежать паники. Целыми неделями нас окутывал густой туман, когда не было видно ни зги. Эскимосы повсюду расспрашивали нас об этом. Почему мистер Пири «зажал» эту важную информацию? Мы путешествовали и разбивали лагеря на льду в течение «семи лун». Почему этот факт был тоже «опущен»? Мы достигли места, где солнце висит над горизонтом круглые сутки, места, где почти не ощущалось разницы в высоте солнца днем или ночью, места, где эскимосы утратили присущее им чувство ориентации. Почему это игнорировалось тоже?