Мое обретение полюса
Шрифт:
Наконец мы достигли здания Метеорологической службы. Меня протолкнули в железные ворота, и было слышно, как они захлопнулись у меня за спиной. Я остановился, чтобы передохнуть. Кто-то что-то сказал о какой-то речи. «Боже мой!» — пробормотал я. Подумать о чем-либо было для меня так же невозможно, как и взмыть в воздух. Меня вытолкнули на балкон. Помню, как я открывал рот, но не помню ни слова из того, что говорил. Затем раздался оглушительный шум. Думаю, это были аплодисменты. Стремительный поток человеческих лиц, словно внезапно вынырнувший из глубины черной арктической ночи, ошеломил меня. Одновременно я испытывал и другое ощущение — ощущение иностранца, попавшего в неизвестную ему страну. Я очутился в городе, где меня так горячо чествовали и где у меня не было ни одного знакомого. Это ощущение странным образом поразило меня.
Меня «изъяли» через черный ход, чтобы поместить в автомобиль. Ныне покойный капитан 2-го ранга Ховгард, участник экспедиции Норденшельда, принял командование, и меня доставили в отель «Феникс». Кроме того, для меня были зарезервированы номера в «Бристоле» и «Англетере». Меня ни о чем не спрашивали, и я был рад этому.
Меня проводили в номер, и у меня оказалось несколько мгновений на то, чтобы хоть немного подумать. Насколько помню, я только и говорил самому себе: «Что за чертовщина?» Я был сбит с толку. Появился парикмахер, я подвергся стрижке. Тем временем вошла маникюрша и взялась за мои руки. В течение всех тех умопомрачительных дней, которые последовали дальше, образ этой маникюрши преследовал меня словно навязчивая идея. Я не заплатил ей, не предложил чаевых, и воспоминание об этой девушке вызывало во мне ощущение смущения. «Я дурно обошелся с ней», — снова и снова повторял я самому себе. Это говорит о том, насколько я был переутомлен.
К спальне примыкала просторная, комфортабельно обставленная приемная, утопавшая в цветах. Еще дальше была комната, где я обнаружил множество костюмов чуть большего или меньшего размера по сравнению с тем, который был радирован с парохода. Вошел мистер Ральф Л. Шейнвальд — мой старый друг и товарищ по первой экспедиции на вершину Мак-Кинли. Он помог отобрать необходимые вещи. Я поспешно облачился в один из предложенных костюмов, совершенно механически при этом надев чистое белье. Скорее всего его напялили на меня мои помощники.
Теперь меня повезли в американскую миссию, где я позавтракал с посланником Эганом. С одинаковым успехом я мог бы съесть и опилки — таким было мое впечатление от пищи. В течение целого часа меня забрасывали всевозможными вопросами. Довольно странное состояние — у человека работают все мышцы, его губы сами собой формируют слова, в то время как мозг словно отключен. Я имел не большее представление о собственных ответах, чем человек с Луны.
В моем мозгу словно на киноленте, пущенной рапидом, мелькали сцены, в которых действующим лицом был я сам. Я запомнил, как вернулся в отель и прочитал затем сотни телеграмм. Читая поздравительные послания, я походил на человека, который, посмотрев на свои часы, положил их обратно в карман, так и не запомнив, который час. Фантастические суммы от издателей, приглашения в лекционные турне и прочие заманчивые предложения, приняв которые я мог сделаться звездой, подобной «звезде» мюзик-холла, не доходили до моего сознания.
Мое желание отблагодарить датчан за гостеприимство возвращением в Америку на борту датского парохода помешало мне рассмотреть некоторые из этих предложений. Если я планировал водить людей всего мира за нос ради изыскания денег, можно ли поверить в то, что я отклонил предложенные мне гигантские суммы ради проявления простой вежливости.
После завтрака с мистером Эганом я какое-то время поспешно просматривал кипы корреспонденции. Денежные предложения и важные сообщения были в силу необходимости отложены в сторону. Мне оказали честь приглашением на прием к королю и около 5 часов доставили в королевский дворец.
Мои мозговые клетки все еще сохраняют в памяти внешность самого короля, как он, находясь в окружении королевы и троих дочерей, принцесс Ингеборг, Тиры и Дагмары, встал и по-отцовски сердечно пожал мне руку. В море человеческих лиц и смотрящих на меня глаз, в котором я словно пловец боролся за свою жизнь, я неожиданно ощутил себя в безопасности. Думаю, что мы говорили о чем-то важном.
Я вернулся в отель. До моего сознания довели, что корреспонденты, представляющие крупнейшие дневные газеты и журналы всего мира, ожидают меня. Не смогу ли я принять их? Я спустился вниз по лестнице, и в течение часа меня забрасывали вопросами. Они звучали словно выстрелы, на многих языках, и лишь время от времени знакомые английские слова проникали в мой мозг, потрясая его.
Потом мне сказали, что я держался спокойно и хорошо владел собой. Действительно ли я прошел через пространство Земли площадью 30 тысяч квадратных миль? Достаточно ли умело я определял свое местоположение? Возможно ли, что я мог придумать обсервации? Если бы я целиком и полностью владел собой, я полагаю, что своевременно обратил бы внимание на эти сигналы сомнения. Не удивительно, что я был ошарашен всем происходящим до такой степени, что сознание, способное своей секретной службой улавливать все нюансы поставленных вопросов, на чем-то не фиксировало моего внимания. Когда я читал собственные ответы на эти вопросы, то удивлялся ясности одних и прозрачности других ответов, и только мое смущение ответственно, если меня правильно цитировали, за абсурдность иных ответов. У меня сохранились смутные воспоминания о банкете в Сити-холл, который состоялся в тот же вечер. Я говорил без всякой определенной цели. Были речи, тосты, мои ответы. Насколько помнится, главной темой был Северный полюс, однако я чувствовал себя настолько смущенным всем происходящим, что никогда еще не был в своих мыслях так далек от него. Если я и вспоминал о полюсе время от времени, то не мог не думать при этом, что мне следует поскорее убраться с банкета, но так, чтобы не оскорбить собравшихся. Атмосфера возбуждения изо дня в день угнетала и сокрушала меня.
Все мое время было посвящено консультациям, приемам, ленчам и обедам, в промежутках между которыми были лишь лихорадочные попытки ответить на накапливающиеся с невероятной скоростью телеграммы. Мой старый друг, господин Е. Г. Викофф, взял на себя некоторые связанные с этим заботы. Я не знал покоя ни днем, ни ночью и даже во сне. Я спал не более пяти часов в сутки, если только эти часы можно назвать сном.
Передышкой от этой суматохи стал вечер, проведенный мной в летнем дворце короля Фредерика, где я обедал с королевской семьей в присутствии многих почетных гостей. Все были так добры ко мне, обстановка была настолько непринужденной, что я чувствовал себя уверенно.
Помню, как после обеда члены королевской семьи окружили меня у фортепьяно и засыпали вопросами. Впервые я почувствовал себя непринужденно. Я рассказывал им о диких животных и волнующей охоте на Севере. В остальном мы говорили о самых обыденных вещах и редко упоминали о Северном полюсе.
Вернувшись в отель после полуночи, я беседовал с ныне покойным капитаном Ховгардом и профессором Олафсеном — секретарем Географического общества.
Я отчетливо помню тот день, когда ректор университета, профессор Тори, и профессор Элис Стремгрен сообщил мне, что университет желает вручить мне почетную награду. Профессор Стремгрен расспрашивал меня о методах обсерваций, и я подробно рассказал ему об этом. Он верил моим заявлениям. Мне вовсе не приходило в голову беспокоиться об абсолютных и детальных доказательствах. Я был уверен в собственной правоте. Я знал, что был так же точен и аккуратен в своих научных наблюдениях, как и всякий другой исследователь.
Первый публичный отчет о своем достижении я изложил вечером 7 сентября Географическому обществу в присутствии короля и королевы, членов королевской семьи и выдающихся граждан города Копенгагена. Предварительно я подготовил и частично записал текст своего доклада. В остальном я говорил экспромтом. Я ограничил свое выступление кратким отчетом, полагая, что значительная часть аудитории могла не понимать по-английски. Все слушали очень внимательно, и это доверие, казалось, служило доказательством того, что факты, приводимые мной, принимались всерьез.