Мое побережье
Шрифт:
— Пеп?
— Доброе утро.
И ладонь умиротворенно оглаживает кожу.
— Доброе, — секундная заминка. — Уже утро?
За окном брезжил пасмурный рассвет. Слуха достигали удаленные крики чаек.
Он соизволил подняться с постели первым и, скользнув рассеянным взглядом по полу, подхватил ткань пальцами, да ловко влез в слегка помявшиеся брюки. Я с тяжелым вздохом покосилась в сторону платья, боясь представить, на что оно стало похоже.
Наверное, страшнее было только подходить к зеркалу и лицезреть то, что
А потом были сборы, и были молчаливые объятия, когда мы сталкивались в одном проходе. По большей части, инициируемые мною. Он не возражал.
В шестом часу утра машина отъехала от величаво возвышавшегося на небольшом холме дома с белыми окнами и уютной верандой. Я кинула прощальный взгляд на потухший уличный фонарь, подумав, что это может быть последний раз, когда я наблюдаю уединенный, светлый кусочек вселенной на песчаном берегу.
Море печально шумело.
Говорить не хотелось.
Быть может, справедливо сказать, что мы не попрощались.
Не так, по крайней мере, как это следовало бы сделать.
Я отрезала его попытки проводить меня до дома, избегала взгляда в глаза и честно старалась не слушать, что он говорит. Про какой-то аэропорт. Каникулы. Хэппи. Упрямое и доводящее его до ручки игнорирование.
Я пыталась не думать о том, как захлопнула за спиной дверцу дорогого авто, доходя до крыльца в некоем оцепенении.
Свинцовое грозовое небо и холодный воздух. Взгляд опустился к такому же серому асфальту; глаза начали наполняться непрошенными слезами. Потому что…
Шаги ускорились; входная дверь с хлопком затворилась. И ноги неслись по лестнице вверх, на второй этаж, едва не спотыкаясь о ковер и в последнюю секунду подскочившего с насиженного места Снежка.
Потому что это оказалось тяжело. Действительно тяжело.
Потому что, господи, да что здесь еще можно сказать? «Мне жаль», «я буду скучать», «до скорой встречи»? Детский лепет. Бессмысленная травля души.
Просто уезжай уже. Обними мать, сядь в самолет, исчезни далекой железной птицей за облаками.
И легкие вывернуло от первого истеричного всхлипа. Сухого. Надрывного.
Несколько секунд — с улицы слышится звук мотора. А, стоит ему исчезнуть за поворотом очередного безликого дома, горло раздирает от вымученной обиды, и вот уже подушка становится горячей от ненормального потока рыданий.
Таких, что из соседней комнаты выбегает Лесли, с перепуганным непониманием гладит спутанные волосы и говорит какую-то не воспринимаемую на слух, ни разу не успокаивающую белиберду.
Таких, которые постепенно усмиряются лишь через час, но, стоит усесться в горячей ванне и случайно подумать не о том, как они вернулись вновь с удвоенной силой.
Таких, которые не прекращаются даже поздним вечером, когда, казалось бы, из организма уже просто нечего выдавливать. И тем больнее было задыхаться в не находящем выхода плаче, даже не
Под подушкой зажужжал телефон. Сердце свинцовыми ударами залупило в ребра, стоило экрану засветиться коротким: «Тони».
Не слышать его слов. Не понимать их смысла.
Только — голос. Говорящий тут же вылетающие из головы фразы, полные откровенного бреда, одновременно нужного, как воздух, и убийственно вздорного.
Что-то, вроде чуши, что он не будет на меня злиться, если я увлекусь кем-то другим в колледже, и не хочет, чтобы я слепо цеплялась за, быть может, совсем бессмысленные надежды. А я, кажется, только и могла твердить, как ненормальную мантру, обещания о том, что буду его ждать. Захлебываясь слезами. Не в состоянии внять его просьбам я-прошу-тебя-пожалуйста-не-плачь.
И выжигающая боль постепенно усмирялась. Наверное, потому как больше нечего было жечь. Остались только пепелища, щедро политые звуками его дурацких успокоений.
Он наказал поставить на телефоне заметку-напоминание с датой, когда следовало бы ждать его приезда. Не знаю, соображал ли он сам, что несет, но этот спокойный и одновременно обеспокоенный голос постепенно приводил рассудок в порядок. Воистину: такой бред, которому бы я моментально вняла в изможденном состоянии, мог придумать только он. Но уловка сработала.
Потому что подарила на время — то самое, необходимое, дабы стереть с опухших глаз горячую влагу и сделать относительно спокойный, не судорожный вдох — веру в какое-то будущее.
То самое. Которое нам не светило.
Приказ ложиться спать звучал почти привычно. А я почти была готова послушно повиноваться.
Непривычным было только осознание, что завтра утром уже ничего не будет, как прежде.
Снежок мирно раздувал усы в крутящемся кресле, не обремененный никакими житейскими тревогами.
Рассредоточенный взгляд скользнул по рамке на одной из полок книжного шкафа, в которой ютилась старая фотография. Беспечное лето.
Привязанность тела, привычка души с глазами цвета горячего шоколада. Воплощение безрассудной дерзости, в котором любишь все, что другие ненавидят. Рожденный под звездой свободы.
И я — по-настоящему счастливая.
Комментарий к 20.
«The Subways — The Rock’n’Roll Queen».
========== Эпилог ==========
У каждого человека на Земле есть свои тайные, маленькие слабости.
И, быть может, даже у великих богов.
«Стоп! — рыжая макушка упрямо маячила в поле доступной видимости, вызывая самые противоречивые чувства. Минуту, чувства? Тони бы злобно фыркнул, если бы не был так занят этим гребаным воплощением честолюбивости, при одном взгляде на которое каждая клеточка в теле разбухала от желания приложить. Так, чтобы нос хрустнул. И сердце бы пустилось в дикую, адскую пляску восторга, подпитываемого адреналином, от зрелища, как… — Стоп, я говорю!»