Мое волшебное чудовище
Шрифт:
Ну, ты, Палыч, и богатырь! – похвалила его Клара.
Стараюсь, Клара Марковна, стараюсь! Я ведь тоже немножко еврей! – усмехнулся ей раскованно Палыч.
Каким интересно боком?! – засмеялась Клара.
Да, у меня бабушка наполовину полячка, наполовину еврейка, Анна Раевская! – с радостью объяснил ей Палыч.
Да какой ты, на хрен, еврей! – рассердился на него Юрий Владимирович. – Привык хреновину-то спьяну городить!
А я тебе говорю, еврей, – обиженно вздохнул Палыч и присел рядом с нами, и тоже закурил от дымящегося
Ну ладно, Иван Сусанин, извини, – вяло зевнул Юрий Владимирович.
Ага, – безмятежно зевнул в ответ Палыч.
Моя Клара уже спала на моем плече, вокруг царили тьма и холод, но от костра разбегался свет и тепло, а с этими двумя мужиками, которые по возрасту годились нам с Кларой в отцы, было как-то уютно и спокойно…
Глава 33
Два ковбоя в лесу
Или
Странная игра в Мельпомену.
история Иды глазами
олигофрена-эксцентрика
Все-таки ума у меня задние ворота, совсем никудышный умишко, ладно Рыжуха была пьяная, но я-то трезвый дурачина, совсем позабыл про спички, хорошо еще, что телогрейки взяли, да Альма лежала у нас в ногах всю ночь, иногда подвывая, а то бы к утру точно околели. Однако, проснулись мы очень рано от собачьего холода, даже Альма вздрагивала как человек.
От травки стелился парок, а на цветах и деревьях повсюду лежали блестящие капельки, будто их кто-то нарочно разбрызгал, поэтому, когда мы встали и пошли, ноги быстро сделались мокрыми.
И зачем мы только сюда забрались, – жаловалась Рыжуха, морщась от неприятной сырости в ногах.
Но, Рыжонок, нас же могли поймать и арестовать! Разве ты не помнишь, что нас ищут! – беспокойно вздохнул я.
Ну и черт с ними! Надоело бегать! Пусть сажают! – фыркнула Рыжуха, отрывая от цветущей черемухи ветку.
Но, Рыжонок, если тебя посодют, я же с ума сойду, – говорю, а сам чуть не плачу, даже Альма будто все поняв, жалобно заскулила.
Эх, Тихон, и почему я так неровно дышу к тебе? – улыбнулась Рыжуха.
Это, наверное у тебя с легкими что-то! Может рентген надо сделать, – вслух задумался я.
Ах, Боже, неужто можно быть без ума от олигофрена?! – засмеялась Рыжушка, хватая меня за свободную руку, в другой-то я нес сумку с блинами и разносолами и даже с тремя бутылками водки, которые успел прихватить со стола.
Да это, – говорю, – врачи что-то выдумывают, так-то ведь я же нормальный, – говорю, – мужик. Всем, – говорю, – интересуюсь, тобой, – говорю, – особенно, к тому же, – говорю, – на сердце ты мне здорово залегла, и такая, – говорю, – у меня симпатия к тебе объявилась, что хоть режь меня на кусочки, а все равно каждый кусочек к тебе обратно прилепится.
Да что ты, – говорю, – плачешь, Рыжонок? Давай, – говорю, – присядем да поедим на дорожку, у нас вон в сумке и блины твои, и огурцы с грибами солеными! И Альме кусочек дадим, а то она бедная тоже жрать ведь хочет!
А Рыжуха все плачет и плачет, еле-еле ее на поваленную березку усадил, а рядом Альма ей тоже по-бабьи подвывает.
Все, – говорю, – бабы, или вы завязываете со своими ревами-коровами, или, говорю, налакаюсь счас водки, а вы хоть уревитесь все!
А что?!У нас есть водка?! – быстро обрадовалась Рыжуха, утирая слезы рукавом телогрейки.
Эх, Рыжонок, как бы, – говорю, – ты алкоголиком не заделалась!
Да ладно тебе, Тихоня, голова-то с похмелья знаешь, как трещит! – смеется Рыжуха, а сама головой аж в сумку вся зарылась, сразу видно, напиток любимый унюхала!
Во-во, сначала, – говорю, – голова затрещит, потом еще чё заболит, а потом, – говорю, – в это дело как втянешься, что не заметишь даже, как головенку свою потеряешь! Она и так у тебя шибко зашибленная!
Ну, вот, опять ты меня обижаешь, – вздохнула Рыжуха и отвернулась от меня.
Ну, что ты, Рыжонок, надулась как мышь на крупу?!
Как мышь на крупу?! – переспросила меня со смехом Рыжуха, и мы тут же помирились, повытаскивали из сумки блины, разносолы и бутылочку одну на двоих открыли, хоть и не хотел я пить, но уж очень меня замучила жажда, не буду же я как Альма травку мокрую облизывать после проглоченного блина, и так, на воздусях и с аппетитом, мы эту бутылочку всю и уговорили. Ну, а потом я горячо обнял свою Рыжушку, бережно так положил на травку, задрал ей кверху платьице-то, и чего греха таить, учинил с Рыжушкой истинный грех, грех блаженный, грех приятный, грех эффективный, грех взаимный, грех чудесный, грех потрясный-распрекрасный!
Ну, измокли мы малость в траве, ну, чего не бывает, ну, муравьишки снизу покусали, комарики сверху кровь попили, но мы ведь в лесу, в самом наидичайшем местечке, где всяка тварюга норовит тебя или потрогать, или укусить.
Хорошо, когда все досыта! – встала с травки, потягиваясь, Рыжушка. – И так, – говорит, – наелась, и этак, – говорит, – насытилась, брюхо свое набила значит! А все ты, Тихоня, молодец, все ради меня стараешься!
Вот за это, – говорю, – я тебя и люблю! Особенно когда ты налопаешься, – говорю, – натрескаешься, а потом становишься такая мягкая, – говорю, – такая добренькая, как зверек какой, что титьку у мамки посасывает!
Да, – говорит Рыжушка, – добра своего ты много во мне оставил, досыта накормил! Только, – говорит, – Тихон, обязана я тебе открыть одну правду! А правда-матка така, что будет у нас с тобой не сегодня, так завтра ребятеночек!
Ой, кисонька, – говорю, – какая же, – говорю, – ты у меня молодчина! Такую, – говорю, – мне светлую жизнь устроила, что я даже не знаю, как и благодарить тебя за это, на коленки что ли встать, головку, может склонить, да снизу вверх на тебя поглядеть как на солнышко!