Могила Азиса. Крымские легенды и рассказы
Шрифт:
– - Чего желает мой повелитель? Рабы спят, и я сама заправлю ему душистый нергиле, -- улыбается Зулейма. Она ставит на узорный ковер драгоценный кальян и нежной рукою подает хану янтарь змеистого чубука. Тихо вьется синий дымок, чуть тлеют ароматные уголья.
– - Уснула ли моя Ненекеджан?
– - спрашивает хан у Зулеймы.
– - Ненекеджан...
– - дрожащим голосом отвечает одалиска... Но вот, не договорив, она вся насторожилась... Кто-то трижды хлопнул в ладони за дверью...
– - Ненекеджан, -- склоняется Зулейма к плечу хана, дочь Царя Царей, не достойна его милости... В эту ночь ханым
Аллах велик! Тиха звездная ночь...
Тиха звездная ночь... Опустели улицы Бахчисарая, закрылись кофейни и лавки шумного базара. Едва белеют по склонам ущелья сакли татар. Как черные тени, уходят минареты мечетей в синеву неба. Не шепчутся ветви раин с перелетным ветерком. Только быстрая речка Чурук-су немолчно журчит в своем каменном ложе, омывая подножье ханского дворца, да однозвучно перекликается дворцовая стража. Вот медленно покатилась падучая звезда и пропала за дальней горой.
– - Как сердце бьется!.. Мни страшно, Гира!
– - шепчет, хватая за руку молодую еврейку, вся трепещущая, словно пойманная птичка, Ненекеджан.
– - Не бойся, ханым! Послушай, как все тихо... Он скоро придет!
Гира, оглядываясь по сторонам, осторожно спустила плетеную лесенку с вышки гарема. Свист ночной совки прозвучал глубине рва, и какая-то тень вышла из-под навеса деревьев...
Стоя по колено в воде, бережно подхватил Салтин-бей на свои сильные руки дрожащую Ненекеджан и, крадучись, вынес ее, как легкую былинку, из речки у задней стены тонувшего в сумраке дворца. Здесь было пустынно и глухо. Не фыркала, не била о камень копытом, словно чуя беду, привязанная в кустах лошадь.
Гира, перегнувшись через перила вышки, видела, как в сумраке мелькнула быстрая тень всадника с легкой ношей поперек седла. Где-то звякнула подкова, и все стихло. Еврейка выпрямилась и поспешно сбежала со ступеней лестницы. Словно удар набата прозвучал в глубине дворца. Что-то смутно и грозно в нем зашевелилось. Плач женщин послышался в гареме, в переходах задвигались огни...
Как ветер, как птица, летит конь Салтин-бея. Вдвинув в широкое стремя ножку в сафьянном терлеке, крепко охватив шею джигита, прижалась к его груди Ненекеджан. И жутко, и горько, и радостно ей отдаваться его поцелуям. Держат ее сильные руки на узорчатом седле, вихрем мчится добрый скакун. Скалы и долины мелькают мимо, все уносится вдаль, только ясные очи Салтин-бея смотрят, как звезды, прямо ей в сердце.
– - Кроткая овечка моя, черешенка алая!
– - шепчет джигит, прижимая к груди свою нежную ношу.
Вот он свистнул... За ближней горой откликнулись свистом. Свистнули справа и слева, и сорок татарских наездников из орды Салтин-бея выехали навстречу своему сераскиру. Словно лес, окружали Ненекеджан сверкающие копья, стеною сдвинулись кони и всадники и, как черные тени, понеслись в гору.
– - Не бойся, джаным, с зарею мы будем в степи!
– - нежно шептал молодой бей, склоняясь к своей красавице.
– - Алла!
– - словно в ответ, прозвучал тревожный окрик в задних рядах ордынцев. Салтин-бей поднял руку, и джигиты замерли на месте.
Внизу, в темной лощине, был слышен лязг оружия и топот многих лошадей.
– - Айда в Чуфут!
– - крикнул Салтин-бей и помчался вперед со своим конным чамбулом.
– - Благословен Бог Авраама, Исаака и Иакова!
– обратился Иегуда Бейм к собравшимся в синагогу: из-за моря Шиттим взывают к нему колено Симона и колено Дана в пленении. Рыдая, мы простираем руки наши к Сиону...
Исполинская черная тень, падавшая от раввина на стену кенаса, подняла свои призрачные руки. Подобно органу, протяжно и торжественно, зазвучал хор.
В дальнем углу синагоги, куда едва проникал свет лампад, стояла всегда стройная еврейка с бледным лицом. Ее большие, черные глаза молитвенно останавливались на молодом раввине. В них было столько любви, мольбы и нежности, что, встречая этот взгляд, раввин невольно смущался и сурово сдвигал свои строгие брови. Обычное место в кенасе, где становилась еврейка, было теперь пусто, но Иегуда Бейм не заметил отсутствия Гиры.
Снова прозвучал высокий голос кантора, и синагога затихла. Вдруг, издалека долетел словно громовой удар. Гул его прокатился по спящему на вершине скалы городу караимов и отдался под сводами кенаса. Кто-то громко и часто стучал в железные ворота крепости.
Встревоженные лица показались на улице, толпа высыпала из синагоги. Несколько человек с копьями пробежали к воротам. Там уже перекликались стражники.
– - Именем великой государыни, дочери Тохтамыш--Хана!
– - требовал пропуска голос за воротами.
Из бойниц караимы увидели сорок вооруженных всадников и впереди них -- воина в блестящей кольчуге с закутанной в чадру женщиной на седле.
Скоро загремели железные цепи ворот, широко распахнувшихся при грозном имени хана. Салтин-бей со своими ордынцами приехал в город. Его татары тотчас сменили караимских стражников, и тревожная весть обежала Чуфуг-Кале. На азаре, паперти кенаса, поспешно собрался совет старейшин. Седой гахам, опираясь на посох и поддерживаемый двумя раввинами, всходил на ступени.
– - Горе, горе! Что вы сделали?
– - вся запыхавшись от быстрого бега, говорила Гира, схватив за руку проходившего в синагогу Иегуду Бейма: -- дочь повелителя бежала с Салтин-беем, уже близка погоня... грозный гнев хана обрушится на ваши головы!
– - Ты лжешь, еврейка, -- задрожав от бешенства, вскрикнул раввин.
– - Горе детям и женам вашим!
– - ломая руки, рыдала Гира.
– - Горе тебе, Иегуда Бейм! Проклятье народа падет на твою голову! Это ты настоял, чтобы дочь хана впустили в город. О, я все знаю! Ты любишь Ненекеджан. Я подслушала твои вздохи, твой шепот во сне, мои глаза следили за твоим страстным взглядом в Хан-Сарае. Я везде там, где ты, Иегуда Бейм! Я люблю тебя...