Могусюмка и Гурьяныч
Шрифт:
Гюльнара не пускала их.
— Ты не войдешь сюда, разбойник, ты не посмеешь грабить!.. Тебя накажет аллах...
Сильным ударом Могусюм вырвал дверь.
Зажгли огонь. Султана нигде не было. Схватили Гильмана и Гулякбая и потащили их во двор. Они клялись, что еще вчера русские увезли Султан-бая в город. Могусюм желал мести, но он не хотел тратить зря свою злобу и не стал избивать родичей Султана: не они отобрали его невесту.
Могусюм открыл ту самую дверь, через которую его выпустила Зейнап.
— Зейнап!.. — кинулся Могусюмка.
Ее
— Где Султан? Он бежал? — спрашивал Могусюмка.
— Нет... — слабо отвечала она.
— Идем со мной... Идем домой, на волю, в леса...
— Исправник увез мужа в город...
— Он не муж тебе.
— Меня проклянут... Могусюм, я погибла! Султана русские самого схватили. Что мне делать? Я боюсь закона... А муж меня загубит...
— Идем в леса, там у нас будет свой закон. Прочь закон лжи!
Могусюм спросил Гильмана и Гулякбая, что случилось, почему их хозяин у властей в немилости.
— Исправник винит во всем Султан-бая, что ты бежал,— рассказывал Гулякбай. — Сказал, что больше ему не верит. Увез с собой в Оренбург.
«Пусть бы его в тюрьме сгноили!» — подумал башлык. Он втолкнул обоих родичей бая в погреб.
Джигиты забрали ружья, пять фунтов рассыпного и самородного золота, целый мешок серебряных монет: видимо, собранных Рахимом. Мешок этот стоял в спальне бая. Забрали халаты, кафтаны, шубы.
Захватив всех лошадей, джигиты двинулись в обратный путь.
На небе ярко горела Большая Медведица. Рядом с Могусюмом на верховом аргамаке скакала красавица Зейнап.
С востока дул жаркий ветер.
***
Дом оренбургского генерал-губернатора с огромным садом выходил на главную улицу. Стояла жара. Откуда-то с юго-востока из пустынь дул горячий ветер.
В приемной у губернатора множество живых цветов, пальмы, картины, в кабинете четыре огромных полукруглых окна, портреты, массивный стол.
Сам губернатор — невысокий, очень полный, с багровым лицом. Узнав о событиях, происшедших в Юнусово, он решил показать, что не придает им большого значения. Были события поважней.
В Оренбурге шла большая подготовка к походу на Хиву. Съехалось множество интендантов. Подходили войска. Прибыли офицеры генерального штаба. Ждали, что, быть может, приедет известный художник Верещагин, который был в Бухарском походе. Должны были явиться несколько газетных корреспондентов.
Генерал-губернатор обсуждал дело о пойманных шпионах со своими ближайшими людьми. Гражданский губернатор, худой, седеющий человек, с поблекшими от старости голубыми глазами, с прямым носом и худыми, жесткими руками, надушенный и модный, стоял за строгие меры.
— Что вы, господа, волнения желаете вызвать? — возражал ему генерал-губернатор.
— Исправник, мне кажется, совершенно прав. Нужна осторожность...
—
— Об этом я еще буду говорить с ним.
Губернатор подумал о том, что пятнадцать лет тому назад при императоре Николае, когда здесь был генерал-губернатором Василий Алексеевич Перовский, за такой случай ухватились бы обеими руками. Немедленно пошла бы карательная экспедиция, в ход пустили шпицрутены. Этих мулл и кулаков, у которых скрывались шпионы, рекомендовавшие себя проповедниками, забили бы в колоду. Теперь другой подход. Зачем бессмысленно озлоблять? Башкирские крестьяне неповинны в том, что шпион так далеко забрался. Другое дело Темирбулатов.
Губернатор потребовал исправника, который в этот день только что вернулся в Оренбург и привез с собой Султана.
Иван Иваныч, волнуясь, вошел в кабинет. Еще по дороге в степи много думал он о происшедших событиях. Стояла жара, он часто пил коньяк, но это не мешало ему смотреть на дело трезво.
— Я осмелюсь сказать, ваше высокопревосходительство, что дело здесь довольно серьезное, и на этот раз необходимо проект Зверева и Хэнтера провалить. А Султана Темирбулатова, несмотря на то, что он моим приятелем считается и я всегда был с ним в свойских отношениях, простите за выражение, надо взять в оборот.
Иван Иваныч сказал, что давно подозревал Султана и следил за ним и за всей той волостью, бывал там часто.
Губернатор выслушал исправника внимательно и согласился.
— Ни в коем случае деревню не сгонять, — сказал он. — Не допускайте брожения. Мы не можем всегда плясать под дудку заводчиков.
— Мне кажется, Зверев — авантюрист, подставное лицо, а фактический хозяин Хэнтер, — сказал генерал гражданскому губернатору, когда исправник ушел.
Он вызвал адъютанта.
— Темирбулатова ко мне!
Султан был уже допрошен прокурором и жандармским полковником. Султан и генерал-губернатору ответил то же. Он твердо стоял на своем, что бежать разбойнику помогла жена.
Во время этого разговора на улице послышалась солдатская песня.
Губернатор молча прошелся по кабинету, подошел к одному из окон и распахнул сначала одну, потом другую раму.
Э-эх, зачем я тебя провожала,
Жар безумный в груди затая! —
хлынуло в комнату.
Под окнами двигался сплошной поток блестящих штыков. В длинных белых рубахах, перепоясанных широкими ремнями, и в белых фуражках с большими козырьками от солнца шагали устало, но браво усатые солдаты. Они возвращались с ученья, из степи. Их приучали ходить в зной, чтобы на будущий год отправить на Арал и дальше через море в пустыню, в поход на Хиву. Эти белые рубахи и белые фуражки должны спасти их от смертельной жары.
Вы не вейтеся, русые кудри,