Мои 365 любовников
Шрифт:
– Не надо… не надо… ради бога!
Однако Ферри со звонким поцелуем вдавил её голову в колосья, в то время как его правая рука до конца подняла и без того уже взлетевшую вверх лёгкую юбчонку! Маленькая красотка была сложена так, что многие городские могли бы только пальчики облизать!
Бёдра и икры точно выточенные, изящное лоно, симпатично поросшее черными, как смоль кудряшками, и грудки точно два наливных яблочка! Теперь Ферри, уже наполовину лежавший на ней, просунул одно колено между её ногами, так что она не могла больше сомкнуть их, и медленно, непрерывно нашёптывая нежности и целуя, перекатился на неё всем телом. Тут страсть овладела соблазнительной похитительницей дынь, с коротким вскриком она, внезапно раскинув загорелые ноги, обхватила ими Ферри за бёдра и свела их у него на пояснице! Теперь Ферри произвёл натиск, и оба были настолько увлечены друг дружкой, что я смогла прекрасно разглядеть, как темные врата рая нашей малышки широко распахнулись и буквально одним жадным вдохом поглотили наконечник таранного инструмента. Несмотря на немалый вес Ферри, она выгнулась почти дугой и с такой судорожной силой сдавила его клещами ног, что лицо у него густо налилось кровью от напряжения. И миниатюрное, смуглое тело Бориски и твёрдые как сталь кавалерийские ягодицы Ферри, рельефно обрисовавшиеся под тонкой тканью штанов, заработали в поразительно согласном ритме. Ферри почти задушил свою маленькую любовницу поцелуями, а его сильные, загорелые руки едва не раздавили её небольшие грудки. Иногда во время их неистового обмена ударами мне удавалось увидеть их лица! Ферри кусал свой тоненький ус и нередко между двумя толчками бросал полный блаженства взгляд в мою сторону. Волосы на голове девушки вконец растрепались, чёрные пряди их беспорядочно упали на лоб, озорные глаза плутовки от сладострастия почти вылезли из орбит, а белые зубы скрежетали!
– Ой… ой… о-о-ох!
И внезапно Ферри выпустил её из объятий, руки и ноги их расцепились, она тут же проворно выскользнула из-под него, одёрнула юбчонку и в один момент исчезла со своей дыней в густых шелестящих хлебах. Ферри, тяжело дыша, лежал на боку у края нивы и последние капли его спермы, стекая, орошали полевые маки, вдавленные в землю. Потом он сильно раскрасневшийся, но счастливый подошёл ко мне и сказал:
– Вот мошенница! Исполнила она всё, конечно, просто замечательно, но за это я должен был пообещать ей, что отныне она может каждый день брать дыни и кукурузу, а её папаша, кроме того, получит поросёнка! Ну, чисто крестьянский подход!
А почему, собственно говоря, Бориска должна была делать это задаром? У Ферри в хозяйстве достаточно поросят, и девчонка действительно поступила правильно. И я даже ни капельки не ревновала!
Мы теперь каждый день отправлялись с Ферри на верховые прогулки, а вечерами либо отправлялись в Эрмезё, либо сами принимали его полковых товарищей! Ну что за милые это были ребята! Они говорили несуразнейшие комплименты на своём венгерско-немецком жаргоне, так молодцевато и подтянуто выглядели в красных и синих мундирах, и даже когда просто целовали руку, щекоча тонкими, нафабренными усами, по моему телу будто пробегала зажигательная искра! Эти венгерские усы часто вызывали более сильное эротическое возбуждение, нежели головка полового члена! Ласло, Тибор, Дьюраи, Миклош… теперь уж и не вспомню имена всех этих парней! Но симпатичными, обходительными, лихими и рыцарственными они были все поголовно. Никогда не иссякало вино и озорные шутки, нескончаемой чередой следовали добротные, острые, приправленные паприкой блюда, «пёркёл», венгерский гуляш, фаршированный перец, и в дополнение к этому – знойное солнце, и я всё время находилась в состоянии своеобразного опьянения и чувствовала себя превосходно как никогда! И похоть я тоже испытывала постоянно, и если кто-нибудь из лейтенантов перехватывал меня за дверью, в саду, в зарослях акации, то дальше дело развивалось как бы само собой! А потом всегда эти клятвенные признания, бесконечные целования руки и тысячи лестных комплиментов, в которых, я знала, не было ни слова правды, но которые вкушались точно мёд – в этом венгры были непревзойдёнными мастерами! Ферри ни к чему было ведать, что я обманываю его с другими, но он, вероятно, всегда догадывался об этом. И когда я с абсолютно серьёзным и невинным видом возвращалась в комнату, где он с друзьями пил и играл в карты, а потом сразу вслед за мной входил какой-нибудь крайне смущённый лейтенант, он грозил мне пальцем и вполголоса говорил:
– Оставайся, однако, в рамках приличий!
Он с пониманием и терпимостью относился к происходящему, мой дорогой Ферри. Но однажды история чуть было не кончилась плохо. Как-то после обеда, в ужасную полуденную жару, Ферри, по своему обыкновению, прилёг вздремнуть, а я отправилась на конюшню, чтобы отнести кусочек сахара бравому Хайналу, на которого теперь частенько садилась самостоятельно. На ящике перед конюшней сидел Янчи и играл на гармонике, «тянучке», как выражаются у нас в Вене. Он вошел внутрь за мной, и я буквально спиной почувствовала, как он на меня смотрит и чего ему хочется.
Хайнал обнюхал мою руку, охотно слизнул сахар и потом покосился на нас своими смышлеными, карими глазами. Тут Янчи спросил меня на своём забавно-неправильном немецком языке:
– Милостива нынче уже не соизволит быть готова ехать верхом?!
– Нет, Янчи, ещё не готова!
– Тогда, может, так прокататься?
И с этими словами Янчи обхватил меня сзади за талию с такой силой, что у меня в глазах потемнело, зажал мне ладонью рот и внезапно уселся вместе со мной на какой-то ящик – я спиной к нему у него на коленях. Я крутилась, стараясь вывернуться, кровь прилила к моему лицу, я не могла дышать, а значит, не могла закричать и позвать на помощь. При этом я ощутила, что порядок моих юбок бесцеремонно нарушен и снизу в меня вползает горячий шип! Сам Янчи был неотёсанным мужиком, однако членом нисколько не уступал своему господину, уж я-то это почувствовала!
– В Венгрии всё делается под музыку, извольте!
Янчи перетащил свою «тянучку», которую носил на ремне через плечо, вперёд и водрузил у меня на коленях. Я оказалась насаженной на вертел снизу и зажатой между его грудью и гармонью. Стиснув мне груди локтями, он начал, можете себе представить, наяривать на гармошке! Он исполнял всё, на что был способен. Насвистывал, играл, трахал, и всё одновременно! Вот он завёл удалую, танцевальную народную песню и при этом энергично приплясывал в ритм коленями, так что я снова «заскакала верхом». Потом, правда, поскольку совмещение занятий сильно замедляло процесс, он бросил насвистывать и играть. Он сложил гармонь, которая только жалобно пискнула, и теперь просто сопел и бурчал мне в вырез платья у затылка:
– Шудесно… харашо… немножко вер-хом… малая вер-хо-вая про-гул-ка… про… гул… ка… вер…хом… грр… йо-ха-ха… и-го-го… ты… ты-ы-ы… пу-уф…
В этот момент до нашего слуха донеслись шаги снаружи, я в полном ужасе вскочила на ноги, Янчи остался сидеть, и лишь вдогонку мне из его туго натянутого члена брызнула унылая прощальная струя. Не хватало ещё только, чтобы Ферри застукал меня со своим батраком. Груб и неистов был Янчи, но время от времени такое тоже совсем неплохо!..
За едой, скачками, питьём, совокуплением и танцами время отпуска пролетело как один миг, но нескольких последних дней в Венгрии я никогда не забуду!
Ферри с сослуживцами побились об заклад в казино. В последние дни своего отпуска Ферри взялся выдержать знаменитое «гусарское пари», так сказать, экзамен на звание настоящего гусара. Суть его заключалась в следующем: человек должен был проскакать верхом три мили, выпить три бутылки вина и отъярить трёх женщин. И всё это всего за три часа. Такой претендент должен был обладать стальной задницей и стальным балуном. Ферри поставил на кон тысячу гульденов, деньги безумные. Я считала его способным успешно справиться с подобной задачей, но всё же втайне держала за него пальцы.
К состязанию в течение нескольких дней готовились так, как будто это были манёвры, на которые пожалует сам император. Они принесли к себе в казино карту генерального штаба и рассчитали, что от маленькой деревушки, также входившей в состав гигантских владений Ферри – дыра эта называлась Бадьяфалу, до Эрмезё получается ровно три мили по просёлочной дороге. Азартный, чего отнять у него было никак нельзя, Ферри сам ещё и усложнил себе условия. Он вызвался во всё время пути ни разу не покидать седла: пить и даже трахаться на скаку! Последнее обстоятельство вызвало большой шум и только подлило масла в огонь! Всё офицерское казино было на ногах и гудело как растревоженный улей. Заключались сотни пари. Если Ферри ровно в пять выедет из Бадьяфалу и всё пройдёт без сучка и задоринки, то через три часа, то есть в восемь, он должен прибыть в Эрмезё. То, что одной из трёх участвующих женщин предстоит быть мне, подразумевалось само собой. В качестве второй была выбрана разбитная черноволосая венгерка из офицерского борделя в Эрмезё. Мне не очень, конечно, нравилась перспектива быть оттянутой моим Ферри наряду с совершенно заурядной солдатской проституткой, однако делать было нечего, я очень хотела помочь своему другу одержать победу в этом пари! А третьей должна была стать девственница, и на этом Ферри тоже упорно настаивал! Впрочем, отыскать таковую оказалось делом довольно трудным. К счастью у одного бедного словацкого крестьянина была пятнадцатилетняя дочь, Ханка, пухлое, крепкое и маленькое создание, и он торжественно поклялся на святом распятии, что её ещё никто не касался и что она чиста. Но поскольку они были совсем бедны, от Ферри потребовалось обещание выплатить старому мошеннику сто гульденов за целомудрие Ханки, в качестве приданого для нее. Против своего обыкновения Ферри в течение двух дней много спал и ел за троих, в пятницу мы переночевали в Бадьяфалу, а в субботу ровно в пять вечера «свадебный поезд» пустился в путь!
Стояла ещё давящая духота, хотя солнце уже довольно низко опустилось над горизонтом. Ферри велел объявить по всем своим деревням, чтобы никто из крестьян между пятью и восемью часами не появлялся на просёлочной дороге из Бадьяфалу в Эрмезё, и те проявили почтение к желанию своего суверена – ни единой живой души видно не было. Впереди на Хайнале, который буквально лоснился на солнце, в полном обмундировании скакал Ферри. Он был одет в красные штаны с вышивкой, в синюю, украшенную шнурами венгерку, аттилу, на голове у него был гусарский кивер, чако, а на поясе висел палаш. Справа и слева от него скакали четыре молодых лейтенанта, которые под честное слово были обязаны наблюдать за всем происходящим и всё протоколировать. В седельной сумке лейтенанта Пали лежала бутылка красного вина, бутылка светлого токайского и бутылка шампанского, которое Ферри собирался выпить «за здоровье девственницы». Лейтенанту Геза надлежало следить за совокуплением, а у лейтенанта Тибора – всех их я знала только по именам – находились часы и записная книжка. Кроме того, у лейтенанта Пали был пистолет, выстрелом из которого он должен был оповещать о каждой опорожнённой бутылке и о каждой «наполненной» женщине. Имени четвёртого офицера я не помню. Вид у всех был такой серьёзный и сосредоточенный, точно они шли в последний бой! Сзади катила огромная, старомодная карета, запряжённая четвёркой роскошных белых коней, все – из конюшни Ферри. Ухмыляющийся Янчи правил этим сооружением, внутри которого сидела я, черноволосая Пирошка и маленькая Ханка. Мы болтали и ели, с собой у нас была припасена уйма всякой снеди, и Пирошка на своём венгерско-немецком рассказывала тысячи анекдотов, при этом мы то и дело сталкивались лбами – с такой скоростью неслась вперёд кавалькада! Только бедная крестьянская дочь в красной юбке совершенно подавленная и угрюмая, со слезами на глазах сидела в углу кареты и ничего не хотела есть. Мне с Пири было немного жаль её, ибо мы-то на собственном опыте знали, каковы мужчины, и у нас давно уже было позади то, что только ещё предстояло сегодня пережить малышке. Мы целовали и ласково гладили её, подбадривающе подмигивали ей и чуть ли не силой подкармливали. Впереди скакали офицеры, распевали и насвистывали солдатские песни, а Ферри не участвовал в этом, он был молчалив, сосредоточен и ничего не предпринимал до тех пор, пока спустя почти час один из них не воскликнул: