Мои друзья скандинавы
Шрифт:
Вы знаете, я не монархист, но должен сказать, что тогдашний король вел себя молодцом. Он не сдался, не капитулировал перед немцами, которым не удалось, как они собирались, в первый же день захватить его во дворце. Он бежал на север, где были сосредоточены главные силы норвежской армии. Потому что нас и в то время всячески стращали «русской опасностью».
Гитлер, как теперь выяснилось, за неделю до вторжения в Норвегию приказал ни при каких обстоятельствах не упускать короля. Поэтому, когда немцы обнаружили, что дворец пуст, их военно-воздушный атташе капитан Шиндлер присоединился к роте парашютистов, которой поставили задачу захватить короля и доставить в Осло, захочет он этого или не захочет. В схватке под Мидскугом атташе этот был смертельно ранен, когда помогал подносить боеприпасы парашютистам, безуспешно пытавшимся захватить короля.
Немцы подвергли яростной бомбежке город Нюбергсунд и Эльверум, вблизи от Осло, где некоторое время находился король и штаб, но «ликвидировать» его так и не удалось.
До Тромсё же, куда перебрался Хаккон, бомбардировщики тогда не долетали — не позволяло и расстояние, и отсутствие подходящих аэродромов…
В эти дни фашисты по их планам должны были захватить Голландию и начать генеральное наступление на Францию. Поэтому немцам было необходимо возможно скорее сломить сопротивление норвежцев и развязать себе руки на севере. Задуманная ими в Норвегии диверсия облегчила бы задачу вермахта.
О плане вторжения во Францию наши разведчики не знали, но о том, для чего вермахт подарил медикаменты, хозяйка магазина мод узнала как раз накануне вылета санитарного самолета, в субботу одиннадцатого мая. Нужно было спешно что-то предпринять, чтобы летчик и механик, которых специально отобрал немецкий офицер, не полетели.
Нельзя терять ни минуты!
И вот бывшая актриса и ее приятель, мой друг актер, помчались отыскивать людей, которые могли отменить полет.
Актер бросился в больницу Красного Креста предупредить врача хирурга Хольста. Но тот делал сложную операцию, на которую уйдет по меньшей мере час, а то и два. Завтра, в воскресенье, никого нигде не застанешь и будет поздно предотвратить катастрофу! Взлет же намечен утром.
Из больницы, перескакивая с одного трамвая на другой, актер кинулся в правление Красного Креста.
Президента и служащих там уже нет — поздно. Что делать?! На счастье, в конторе почему-то находился Хельге Ингстад, известный полярный исследователь, человек решительных действий.
«Будь что будет, — решил актер, — может, он поможет! А немецкий секрет нечего хранить от норвежца…»
Артист этот был очень популярен в амплуа комика-простака, и при первом же взгляде на него человек, видевший его на сцене, настраивался на то, чтобы услышать какой-нибудь анекдот, соленую шуточку. Но улыбка сошла с лица полярника после первых же слов. Он выслушал, не прерывая собеседника, всю историю и, когда пожилой комик, отирая платком пот со лба, воскликнул: «Надо что-то предпринять!», коротко сказал: «Я позабочусь об этом!..»
«Мы были в отчаянии, когда узнали, что самолет все-таки поднялся с аэродрома, — рассказывал мне в лагере актер. — И обрадовались, когда узнали, что англичане сбили его. Так ты говоришь, что он все-таки прилетел?» — с недоумением пожал плечами актер.
«Мы получили инсулин и прочие лекарства», — отвечал Юхан.
…Только уже после войны удалось разузнать, что же произошло утром двенадцатого мая на аэродроме Грессхольмен, вблизи Осло.
Спозаранок у белого гидроплана уже возились пилот и механик, проверяя, все ли в порядке, все ли готово к вылету.
Устойчивость у гидроплана хорошая, погода прекрасная. Ослепительно солнечная дорожка поблескивает, пересекая водяную гладь аквадрома. Ни ветерка.
И вдруг нежданно-негаданно появляется молодой летчик, местный уроженец Ханс Лунд. Осмотрев самолет, он говорит: «Молодцы, все отлично!» — и протягивает летчику-квислинговцу удостоверение, из которого ясно, что Красный Крест предписывает пилотировать этот самолет ему, Хансу Лунду.
Удивленный летчик не верит ни глазам своим, ни ушам, но ему ничего не остается делать, как подчиниться. Разозленный, он уступает место за штурвалом машины Лунду, а его механик — пришедшему вместе с Лундом с такими же документами механику Карлсену.
К самому отлету подоспел немецкий майор, ему только что удалось устранить последнее немаловажное препятствие в воскресный день. Он добился, что в Тронхейме на аэродроме гидросамолет дозаправят горючим. Но тут, к его удивлению, незнакомый пилот с механиком. Еле сдерживая ярость и сделав вид, что все в порядке, он успевает еще отвести в сторону Лунда и тихо, так, что никто не видит, передает ему запечатанное письмо с предложением «почетного мира».
Проплясав поплавками по голубому аквадрому, гидросамолет делает круг. Раздосадованный тем, что летят не те, кого он подготовил, немецкий майор с мостков, уходящих в море, все же «приветливо» машет рукой улетающим. Ни он, ни летчик не знают, что знаменитый полярник поздно вечером сделал все, как и пообещал актеру, чтобы сорвать замысел гитлеровцев.
— Впрочем, обо всем этом мы узнали только после войны, и я даже брал интервью у Лунда. Он теперь уже не лейтенант, а подполковник.
— А вы рассказали отцу причину внезапного человеколюбия вермахта? — спросил я.
— Еще до моего освобождения он узнал им настоящую цену. За то, что он с матерью передавал собранную ими у рыбаков рыбу русским военнопленным, немцы сначала избили их до полусмерти, а затем полгода держали в лагерях. О, они считают, что еще дешево отделались… Мать делала это, конечно, не из-за политики, а из благочестия. Верующая христианка. На допросе она сказала: «Мне все равно, кто страдает, русский ли, немец ли, перед господом «несть ни эллина, ни иудея», и, когда вы будете заперты в лагере в таких же условиях, я вам тоже буду носить рыбу». Эти ее слова привели в такое бешенство следователя, что он не постеснялся избить почтенную мать семейства. Умерла моя мать сразу после войны. А отца моего вы видели — это он на заводе просил узнать, добрался ли до родины его русский друг… Впрочем, вы его еще увидите… Теперь вам понятно, почему мы, коммунисты севера, не захотели принимать в возмещение подачки из Западной Германии.
— Не мне, конечно, вас учить, но ведь можно истратить эти суммы на полезное дело, — робко сказал я.
— Мы считаем другого человека умным, когда он думает так же, как мы сами, — засмеялся Юхан. — Ваша мысль на правильном пути. Мы тоже решили извлечь из этого наибольшую прибыль для общего дела… Обратить их «дар» против дарителей.
Но в ту минуту я так и не узнал, в чем заключалось это решение. Около валуна остановилась машина, на которой мы должны были ехать к Эйвару…
Был поздний час, но о том, что время близится к полуночи, можно было понять лишь по тому, что на улице куда менее людно, чем днем, когда не насчитывающий и пятнадцати тысяч жителей Тромсё выглядит очень оживленным городком.
Однако перед встречей с друзьями у Эйвара нам предстояло еще осмотреть новую школу — на этом настаивал хозяин, сухонький, невысокий, очень подвижной человек, что называется, «в летах». Он сам большим ключом отпер входные двери школы. Показывал ее нам с неподдельной радостью первооткрывателя.
Почти в каждом классе стены выкрашены им самолично. Но не этим он так гордился, а тем, что был депутатом муниципалитета, членом комиссии, ведавшей просвещением, той самой комиссии, которая настояла на постройке этой школы, утверждала проект ее и приняла здание в начале учебного года. Поэтому-то у него и оказались ключи от нее. В безлюдных помещениях — была ночь и каникулы — в каждом классе я увидел на стене розовеющие в лучах низкого, ночного солнца рисунки, почти все изображавшие одно и то же.