Мои друзья скандинавы
Шрифт:
— Была задана вольная тема, импровизация, — объяснил Эйвар. — Никто не ожидал, что почти все в разных классах, и малыши и старшеклассники, нарисуют каждый по-своему одно и то же.
Это были мосты. Мосты, озаренные багровым солнцем, и другие — с черной водой под пролетом, отражающей лунный серп. Мосты с северными ветвящимися, как рога оленя, сияниями над ними.
На одном рисунке, нанесенная черной тушью, тонкая прямая линия соединяет два залитых чернилами берега… На другом — под мостом плывет важный кит, подпирая пролет столбом выбрасываемой воды, а рядом с ним клубит дым труба океанского многопалубного корабля.
Чайки и самолеты кружили над мостами. Из ярких, казалось бы, бесформенных пятен «у импрессионистов» непонятно как складывались очертания моста. Но они так же, как и «примитивисты» и «бескрылые натуралисты», были захвачены одной темой, одним сюжетом — мост.
Стало ясно, чем в этом году жил город, о чем шел разговор на уроках, о чем беседовали в каждой семье, во что играли мальчишки, какую важную роль в жизни аборигенов призван был сыграть новый мост, соединяющий Тромсё по сухопутью со страной, с миром.
Из широких окон школы видны три новых семиэтажных жилых дома. Они высятся одиноко на окраине малоэтажного заполярного Парижа, в стороне от них, ближе к морю, на камнях сооружения из жердей, предназначенные для сушки трески, а позади простиралось пустое пространство, которое у нас назвали бы тундрой. Взглянув на эти дома, Эйвар неодобрительно покачал головой:
— Я против таких домов. Как можно с седьмого этажа воспитывать детей, которые играют на дворе? Как вообще можно уследить за ними?!
Ну что ж, жена Эйвара могла бы следить за детьми из окна своего одноэтажного домика. Он уже был полон гостей, когда мы вместе с хозяином появились у его крыльца.
Среди гостей был и старик с китового завода, лысый, с выцветшими уже голубыми глазами под бровями, словно слепленными из мохнатого снега. Странно, как это сразу я не заметил его сходства с Юханом.
Мы поздоровались с ним, как старые знакомые.
В уютном домике Эйвара во всех трех комнатах каждая из стен окрашена в разный цвет.
— Это преимущество вашей профессии? — спросил я хозяина.
— Нет, это нынешняя мода, — быстро ответил он, — и правильная. Пусть глаз радуется радуге, зачем утомлять его однообразием.
За уставленным яствами столом, при мигающем доверительном свете свечей, завязалась живая беседа, такая, что утром я с превеликим трудом мог привести в порядок свои записи. Но это уже было на другой день.
Домой, в гостиницу, до моего острова «Квалёй» и мимо белых медведей на улицах, зазывающих покупателей в магазин, меня провожал Юхан Юхансен. Сам он ночевал у отца. В коридоре мы встретили знакомых саами с женой; они были уже в обыкновенных костюмах — национальное лапландское платье отдыхало «до завтра».
У самых дверей номера я сказал Юхану:
— Но я так и не узнал, во что вы хотите обратить деньги из ФРГ…
— Вы не забыли об этом? Мы решили отдать их на типографские машины. Хотим создать нашу газету на севере — в Тромсё или Киркенесе… На их лагерные деньги — нашу газету! Неплохо придумано? А газетка нам здесь ух как нужна! Уже есть и название — «Северное пламя»… Только денег этих, вероятно, не хватит, придется еще как-нибудь изловчиться.
И, пожимая Юхану на прощание руку, я от всей души пожелал, чтобы возможно скорее зажглось его «Северное пламя» над горами и фьордами Финмарка и Тромсё.
ШВЕДЫ
КЛЯТВА ТРЕХ КОРОЛЕЙ
Швеция — это скалы, густые мачтовые леса, бурные ледяные родники, багрово окрашенные деревянные дома со снежными рамами окон.
Пейзаж однообразен и почти дик, но это обман. Здесь пилят лес, варят сталь, мочат кожи, сушат торф, разбирают скалы и валуны, собирают телефонные аппараты и спичечные коробки. Индустрия не портит пейзажа Швеции, а природа не мешает индустрии. Первоклассные заводы уместились в живописных усадьбах, окруженных старыми парками; охотник, преследуя дичь, с разбега въезжает на электростанцию, — так на страницах «Правды» делился впечатлениями о своей поездке в Швецию писатель Михаил Кольцов…
Миновав двадцать четыре тысячи островов и островков Стокгольмского архипелага, наш теплоход ранним весенним утром бросил чалки в столичном порту. И пока полицейские проверяли наши паспорта, к борту подплывали белые стокгольмские лебеди и, выгибая длинные шеи, осторожно вылавливали из прозрачной воды хлебные корки с такой гордой грацией, словно оказывали честь и великое одолжение кормившим их пассажирам. И сквозь дымку видно было, как за мостами, уже не над морем, а над озером Меларен, высокая башня ратуши поднимает на своем шпиле «три короны», издали похожую на рога оленя…
Я приехал сюда лет через тридцать после Михаила Кольцова и могу подтвердить, что с тех пор шведский пейзаж не изменился. Разве что удвоилось число высоких стальных мачт — этих гигантских ног, которыми вышагивают через всю страну высоковольтные передачи от гидроэлектростанций к промышленным центрам Швеции.
Здесь на электротяге все железные дороги — от плодородных равнин юга до болот заполярной тундры. Но что это?
Громкий, протяжный вой разносится по заполярной тундре! Какой огромной должна быть глотка этого волка! Как неутолим его голод!
Когда здесь проложили железную дорогу, десятки и десятки северных оленей постигла гибель под колесами поездов. Ведь олени любят с возвышенных мест оглядывать тундру. Гудки локомотивов не разгоняли, а, наоборот, привлекали на насыпь дороги оленей, которым любопытно было, кто это так по-необычному кричит. И тогда-то на электровозы, мчащие поезда по Лапландии, поставили сирену, воющую по-волчьи. Помню, как поразил меня, как по-человечески обрадовал этот оберегающий оленьи жизни «гуманный» волчий вой электровозов в тундре!