Мои друзья скандинавы
Шрифт:
На другой день в назначенное время вместе с переводчицей Мариан, студенткой университета, слависткой, мы поднимались по крутой лестнице старого доходного дома к ожидавшему нас ветерану рабочего движения, восьмидесятичетырехлетнему Эйнару Льюнгбергу, президенту «Клуба борцов за свободу». Членами клуба могут состоять только социалисты, отбывшие в то или иное время заключение в шведских тюрьмах за политические убеждения.
Шведы любят точность. Статистика у них поставлена превосходно. Из статьи, посвященной восьмидесятилетию Льюнгберга, прочитанной утром перед визитом, я уже знал, что за свою жизнь он выступал на рабочих митингах шестнадцать тысяч раз, что по его инициативе было создано в разное время, в разных пунктах страны 600 организаций — отделений профсоюзов, рабочих клубов, социал-демократических обществ и т. д.
Я ожидал встретить дряхлого старика. Однако нам открыл дверь седой, но очень энергичный и совсем еще бодрый человек. На эту нашу первую встречу отведено было два с половиной часа, потому что Льюнгберг должен читать лекцию в пригородном молодежном клубе.
— Число моих выступлений приближается к семнадцати тысячам, — не без гордости сказал он.
Ну конечно, он прекрасно помнил те вдохновенные дни, когда рабочие Швеции поднялись на борьбу против войны!
Он работал тогда в Гётеборге, в столярном цехе судостроительной верфи. Молодому столяру удалось сколотить в цехе профсоюз, и товарищи избрали Эйнара своим председателем. За это его уволили с работы. Он в то время уже состоял в Союзе социал-демократической молодежи.
— Знаете, вожаками нашего союза были тогда Зет Хеглунд, тот самый, который потом стал одним из организаторов Коммунистической партии, и Пер Альбин Хансон, возглавивший впоследствии социал-демократическое правительство Швеции.
Они-то и предложили молодому безработному столяру, уже известному своими зажигательными речами, стать агитатором Союза молодежи.
Шведская армия в это время подтягивалась к границе, и спор между Норвегией и Швецией грозил перерасти в братоубийственную войну.
Крон-принц, будущий шведский король Густав V, громогласно заявил: «Война с Норвегией будет легкой прогулкой».
— Но рабочий класс не позволил ему совершить эту «прогулку», — говорит старик.
11 июня открылся Первый съезд Союза социал-демократической молодежи.
При общем ликовании был прочитан и единодушно принят манифест мира — «Долой оружие».
Льюнгберг достает пожелтевшую от времени, заложенную в книге листовку.
Мариан переводит мне текст манифеста:
«Так как с каждым днем становится все яснее, что шведский господствующий класс и реакционные газеты стремятся создать настроение в пользу вооруженного выступления, против борющейся за свободу Норвегии, то собравшиеся в Стокгольме представители трудовой молодежи Швеции заявляют:
что агитация за войну с братским народом — преступление против миролюбивого народа Швеции…
что шведские рабочие готовы прекратить работу по всей стране, чтобы предотвратить войну;
что трудовая молодежь Швеции убеждена, что долг ее в случае приказа о мобилизации отказаться от военной службы, с тем чтобы оружие не было направлено против норвежцев…
Наш лозунг: «Мир — Норвегии!»
Что из того, что автор воззвания студент Зет Хеглунд был арестован и брошен в тюрьму, сто тысяч листовок с манифестом отпечатали в тот же день!
Их читали на демонстрациях.
На бесчисленных митингах открытым голосованием одобряли манифест.
Мой сегодняшний собеседник Эйнар Льюнгберг сразу же после закрытия съезда пошел пешком из Гётеборга в Стокгольм, распространяя по дороге листовки и агитируя на местах за создание отделений Союза молодежи…
Не раз бывали у него столкновения с помещиками.
— Они объявляли меня русским шпионом и передавали в руки полиции, — улыбаясь, вспоминает Эйнар. — Тогда по Швеции ходило несколько точильщиков с точильными кругами за спиной. Они пришли на заработки, кажется, из Карелии. И, чтобы отвлечь внимание публики от насущных вопросов, их тоже объявили русскими шпионами. «А ты не из их ли числа?» — спрашивали меня полицейские. Но, убедившись, что я истый швед, отпускали.
Так он прошел пешком половину страны.
— Но больше всего, — говорит Льюнгберг, — мне запомнился митинг в Гётеборге, на поле Хеден, рядом с местом, где теперь знаменитый стадион Уллеви. Туда пришли судостроители и столяры, ткачи и рыбаки, железнодорожники и крестьяне. Не меньше сорока тысяч людей. Выступила Елена Кей с одной из самых своих замечательных антивоенных речей. Вы знаете, кто такая Елена Кей? Писательница. Знаменитый борец за равноправие женщин. Мы, шведы, не сентиментальные люди, но тут… — И старик развел руками. — А потом на трибуну вышел поэт Оссианильсон и прочитал специально для этого митинга написанные стихи. Подъем был такой, что не только с трибуны, но и в разных местах поля начали стихийно выступать ораторы. И все, кто был на поле, клялись: молодые — не идти в армию, пожилые — бросить работу. И что же — военщине пришлось отступить! До этого мы даже сами не представляли, какая мы сила!
— Скажите, когда и за что вы сидели в тюрьме? — спросил я. — Ведь членом клуба борцов за свободу может быть только тот, кто отбывал тюремное заключение.
Эйнар Льюнгберг оживился:
— О, это было в те дни, когда назревала знаменитая всеобщая забастовка. В тысяча девятьсот девятом году лидер социалистов Яльмар Брантинг добивался во что бы то ни стало аудиенции у Густава Пятого. Из крон-принца тот уже стал королем. Наконец король согласился принять его. От этой встречи Брантинг почему-то многого ждал, на многое надеялся… Но, когда он пришел во дворец, король сказал, что он торопится и может уделить на разговор с лидером социал-демократов только десять минут, чтобы не опоздать на поезд в Мальме. Там должен был состояться теннисный матч. А Густав Пятый был страстный теннисист. Ты знаешь об этом? Теперь у нас король археолог, а тот был теннисист. Сколько кортов по стране он настроил! Так что разговора у него с Брантингом не получилось. Разочарованный Яльмар в тот же день рассказал об этом казусе мне. А я вечером выступал на рабочем митинге в театре и сказал так: «Традиционный девиз короля — «С народом, за родину», но сейчас нашему королю, оказывается, теннисный матч ближе и дороже, чем народ и родина». Из театра я отправился выступать на другой митинг, в Народный дом. И там мне сказали, что меня ищет полиция. Я сразу же отправился на вокзал — уехал в Гётеборг. Выступил там на митинге, а оттуда — на митинг в Норчёпинг. В Норчёпинге меня и арестовали. Привезли в Стокгольм — на суд высшей инстанции. Пять месяцев шло предварительное следствие… Обвиняли в измене королю. По этому параграфу старинного закона могли и казнить! Но тут забастовка — всеобщая, всенародный подъем! И ограничились девятью месяцами заключения.
Во время воскресной обедни в тюремной часовне я очутился между убийцей и взломщиком.
«Ты что сделал? — спрашивают они меня. — Украл?» — «Нет!» — «Убил?» — «Нет! За измену королю!» — «А это что такое?» — «Стукнул его хорошенько!» — объяснил кто-то из заключенных. И уголовники прониклись ко мне огромным уважением. А стоявший позади карманник даже послал по рядам табак (курить в тюрьме было строго запрещено)… Двадцатого июня я был освобожден. На улицах фейерверки, флаги, салют. Думал, в честь моего освобождения, а, оказывается, праздновался день рождения короля. Прямо из тюрьмы я прошел в Народный парк и тут же выступил на митинге за республику.
Уже перед моим уходом Льюнгберг вынул из ящика письменного стола фотографию: Ленин с группой товарищей идет по улице Стокгольма от вокзала к гостинице «Регина». Рядом с ним шагает высокий, в котелке, автор «Гуманистического манифеста» — социал-демократический бургомистр Стокгольма Карл Линдхаген.
— Это было в такой же апрельский день, как сегодня. В семнадцатом году Ленин с группой политических эмигрантов возвращался на родину, через Швецию.
— Мне знакома эта фотография, — говорю я. — Вот Надежда Константиновна, а это, кажется, Усиевич. Это — Отто Гримлунд.