Мои семейные обстоятельства

Анна Лерой

— Я же говорил, не ерзай. А ты еще и грудью перед глазами трясла. Так что фактически я не виноват.

— Предки! Ну, ты и скотина. Еще скажи, что это не твое.

— Нет, почему же, мое. Но это неконтролируемая реакция.

— Лучше бы ты ее проконтролировал. Иначе можешь и не досчитаться твердых частей тела.

— Хорошо, хотя мне откровенно сложно понять, почему я должен это делать. Мы почти женаты. Но раз ты так хочешь, буду думать о визерских горгонах… Они такие противные, мерзкие и отвратительные. Даже тошно их вспоминать!

— Эй,

ничего не изменилось. Ты либо слабо вспоминаешь, либо ты еще тот извращенец!

В области груди вдруг раздается пофыркивание, ржать полной грудью у Фьюрина не выходит, но даже этого мне хватает, чтобы окончательно выдавить из себя остатки жалости к оберегу. Я даже не кричу, потому что крик — это тоже расход энергии. Теперь шевеление моих ног и рук следует определенной цели — или перевернуть этого идиота на бок, или самой вывернуться из-под него. Хм-м-м… если выворачиваться, то стоит быть осторожной. А то рухнет еще Фьюрин на полку плашмя и сломает себе что-то важное. Мне-то все равно, не жалко, да и я не специально вроде бы. Но в суде будет сложнее отбиться от обвинений.

Этот не сразу замечает, что что-то не так.

— Эй, ты что делаешь? Эй? Эй!

Не обращаю внимания на шум и возмущения и делаю пробный тычок. Вполне удачно. Тело Фьюрина слегка качается, мне удается поменять расположение свободной ноги, вклинить локоть и чуть сдвинуть плечо. Хорошо, что на нем не шелковая рубашка. Ничего, кем мне только не довелось работать в бытность студенткой. Куда и как применить скромную силу рук и ног, я найду. Тело поддается, я направляю движение — и, наконец, немыслимым толчком переворачиваю верхнюю часть мужчины на бок. Закидываю безвольную руку за спину. Фьюрина забавно скручивает, он уже не орет, а презрительно и злобно сверлит меня взглядом.

Я удобно сажусь, разминаю руки, шею и потягиваюсь. Дальше просто сгибаю ногу оберега в колене и вытягиваю свои занемевшие конечности. Кое-как встаю, делаю пару шагов и замираю, наслаждаясь чувством свободы. Включаю свет в купе, пью воду. Фьюрин что-то хрипит за спиной. Фыркаю — вот уж кто не рад моему освобождению. Хотя мог бы и поблагодарить, я же помощь приведу. Точнее, сообщу начальнику поезда и сойду на следующей же остановке. Мало ли что кому придет в голову по моему поводу. А так вообще замечательно: пока вокруг оберега будет суматоха, я тихо на попутках доберусь до Феникса. Здесь совсем немного остановок осталось.

За спиной хрип переходит в какое-то звериное сипение. Я оборачиваюсь и обнаруживаю, что Фьюрин не просто задыхается, а уже синеет. Глаза у него закатились, видны лишь белки в красных прожилках, рот приоткрыт, по подбородку стекает слюна. Все тело как-то странно трясет мелкой дрожью. Я на секунду замираю столбом, разрываясь между «позвать на помощь» и «помочь самой». Звук из сипения вдруг становится воем и окончательно стихает. Я прихожу в себя и бросаюсь к бестолковому оберегу. В голове бьет набатом мысль, что у него что-то защемило, когда я его переворачивала. Хотя что я ему, здоровому на вид мужчине, могла сделать?

Первым

делом приоткрываю ему рот, благо ни рвоты, ни слизи или инородных предметов там нет. Хорошо, что полка твердая. С криком окончательно переворачиваю Фьюрина на спину, прикладываю пальцы к шее, ищу сосуды, но пульс не прощупывается. В голове все плывет, в том числе и методы оказания первой помощи. В лаборатории нам каждый год проводили семинар с практическими занятиями. Потому что при отравлении некоторыми веществами алхимики могут и не дожить до прибытия помощи. Вот и учили всех справляться самостоятельно. Меня тоже. Но что же там было? Предки! Где должны быть руки? А скорость? В голове возникают громадные цифры пятнадцать и два. Пятнадцать нажимов и два выдоха, понимаю, а ладони, между прочим, уже давят на грудную клетку. Вот это как, оказывается: глаза боятся, а руки делают.

На третьем заходе Фьюрин вдруг дергается. Я интуитивно подхватываю его подмышками и вздергиваю вверх, сажаю, удерживаю так, насколько хватает сил, чтобы он проморгался и, как мог, откашлялся. Но вскоре приходится уронить его обратно на спальное место, потому что всплеск адреналина у меня уже прошел, сил больше не осталось, а руки сложно даже сжать в кулаки, настолько они дрожат.

Мы приходим в себя одновременно. Он прекращает неосознанно моргать, а взгляд становится более цепким. А я, наконец, обнаруживаю, что так и сижу на его бедрах.

— Спасибо, — слышу хриплое.

— Сочтемся, — пошатываясь, киваю. После стресса хочется лечь и поспать пару часов, но я останавливаю себя. — Воды?

Он кивает, я сползаю с него. Но стоит мне сделать шаг в сторону, как снова слышу знакомый хрип. Бросаюсь обратно. На этот раз хватает пары легких похлопываний по щекам, чтобы Фьюрин пришел в норму.

— Ты что, издеваешься?! — чувствую, что закипаю.

— Нет, — еле слышное.

— У тебя раньше такие приступы были? К врачам не обращался?

— Нет.

— Теперь точно нужно обратиться…

— Не нужно.

— Мне лучше знать. Продержись немного, я позову на помощь, — мне банально страшно оставаться с ним наедине. Вдруг больше у меня прозрения не случится, и я его не откачаю. К тому же делать непрямой массаж сердца второй раз точно не смогу, слишком устала.

— Не нужно никого звать.

— Ты хочешь сдохнуть? — вкрадчиво интересуюсь.

— Если ты уйдешь, я сделаю это гораздо быстрее.

— Что? — недоумеваю. Он отводит глаза и признается:

— Я догадываюсь, что со мной.

— И? Что с тобой?

— Ничего, просто будь хорошей женой и посиди рядом. После свадьбы пройдет, — тон голоса снова возвращается к покровительственному. Будто с малым ребенком разговаривает. — И почеши мне нос.

— Ага, — понятливо киваю я и демонстративно медленно встаю с полки.

— Не оставляй, прошу, не оставляй! Я больше не выдержу, это ужасно! — такая реакция меня больше устраивает. Возвращаюсь обратно, опираюсь на его грудную клетку и, похлопав по ребрам, требую: