Мои семейные обстоятельства
Шрифт:
Я выхожу в вагон, он плацкартный — вокруг ноги, одеяла, багаж. Где-то тихо мяукает кошка, из другого конца ей вторит звонкий храп. Проводницы не видно, так что решаюсь поискать ее в соседнем вагоне. И тут возникает дилемма: какой из соседних вагонов имелся в виду? Логика и удобство подсказывает, что тот, в который ближе идти.
Поезд покачивает, ночью скорость всегда выше дневной. В проеме между вагонами темно, прохладно и шумно. Ненадолго я задерживаюсь в тамбуре, смотрю в залапанное окошко, но вокруг тьма, изредка расчерченная далеким светом фонарей. Следующий вагон встречает меня красной ковровой дорожкой, легким запахом кофе и полумраком узкого, но ничем не заставленного коридора. Оказывается, соседний вагон —
В конце вагона рядом с аварийным освещением — гроздью крошечных тускло-желтых лампочек — какой-то пассажир пытается разглядеть что-то на бумаге. Сразу видно того, кто никогда в поездах не ездил. Подхожу чуть ближе и поворачиваю едва заметный рычажок на светильнике. Газа в лампе становится больше, в коридоре светлеет. Теперь хорошо видно изображенную на фотокарточке женщину.
Образ на фото заставляет меня ненадолго выпасть из реальности. Странно видеть себя на карточке и не помнить, когда это фото было сделано. Владелец фотографии долго сверлит меня взглядом. В то время как я пытаюсь сообразить, как бежать от него. В нем все, как и рассказывали мои алхимики-коллеги: светлые длинные волосы, отличный костюм и добротные сапоги. Презрительно поджатые губы слегка приоткрываются, шевелятся беззвучно. Я читаю по его губам свое имя. Несколько ударов сердца мы таращимся друг на друга. А потом поезд входит в поворот. Мы, неподготовленные, врезаемся в стену вагона. Он влетает в собственное приоткрытое купе, я всего лишь больно бьюсь плечом о деревянную панель коридора. Это становится своеобразным знаком, разрешением на старт. Я бегу от него, он — за мной. У меня совсем крошечная фора: я лучше приспособлена к передвижению в поездах, зато у него ноги длиннее. Так что добраться до своего убежища я успеваю, а вот закрыть его — нет.
Я не спрашиваю его ни о чем, просто сразу пинаю в коленку, пытаясь вытолкнуть в коридор. Он растопыривает руки, цепляется за края полки. Что в узком проеме комнатки дает свои результаты. К тому же мне никак не проскользнуть мимо, даже стоять совсем невозможно. А из-за пинка я сама теряю равновесие и сажусь на спальное место, с трудом избежав встречи со столиком.
Я слышу щелчок и в ужасе понимаю, что незнакомец закрыл дверь в купе. С трудом можно разобрать, что происходит в полумраке, но мне это удается. Он поворачивается и слегка трясет ногой, кажется, удар был что надо, мне впору гордиться. Сквозь шум поезда слышно негромкое хриплое:
— Вот теперь, когда тебе бежать некуда…
Он делает шаг вперед и ставит колено на нижнюю полку, а я забиваюсь дальше в угол, к стене.
— Успокойся ты, я не причиню тебе вреда, — говорят мне. Но как тут можно верить, если он в то же время как клещами вцепляется пальцами мне в голень и тянет на себя. Я решаю, что пора завыть от ужаса, когда ситуация становится еще более катастрофичной.
Поезд извивается всем составом, слышится визг тормозов. В голову не приходит никаких других причин ночной остановки, кроме как пересечение границ. Пятничный поезд, вспоминаю я и даже немного отвлекаюсь от сложившейся ситуации: закрытое купе, неуклюжий, но от этого не менее опасный мужчина, который, несомненно, из семьи моего жениха. Не зря мой работодатель упоминал меч в круге. Хотела бы сказать, что живой не дамся, но имею смелость признаться себе, что ни за что не покончу с собой. Убежать попытаюсь, но не убиться. Слишком многое от меня зависит.
Мужчина возвращает мое внимание, неожиданно сильно накренившись в мою сторону. Его рука, белеющая рукавом рубашки в темноте, пытается зацепиться за гладкое дерево маленького столика. Колено незнакомца утыкается в край полки. Он кренится еще сильнее вперед, не удерживается, вытягивает руку и какой-то миг из последних сил держит свое тело на весу. Матрас подо мной прогибается от его тяжести.
— Эй, ты что делаешь?! — я слишком поздно понимаю, что с ним что-то не так, и начинаю шевелиться, пытаясь выползти из-под нависшего надо мной тела. Не успеваю. Его рука соскальзывает с края столика, вторая подгибается — и тело падает. Я на секунду почти теряю сознание — тяжелая голова с силой рушится мне в район диафрагмы. А когда прихожу в себя, то оказываюсь пригвожденной к спальному месту в закрытом купе.
Предки, за что мне эти муки?! Путем проб оказывается, что большая часть тела мне недоступна, а проблемный незнакомец не подает никаких признаков присутствия сознания. И только по мерному биению сердца можно определить, что он жив. Следовательно торчать в этом положении мне придется вплоть до того времени, когда обо мне вспомнит проводница и захочет открыть купе.
Благо, я сидела, когда он решил упасть. Поэтому сейчас у меня свободны руки и есть шанс дышать почти всей грудью. Его голова упирается мне в живот, плечи и торс прижимают мои ноги к кровати. Не так сильно, чтобы я не чувствовала конечностей, но достаточно, чтобы не могла сдвинуться с места. Сбросить мужчину с себя тоже невозможно, он удобно успел примостить свой зад на спальное место. Одна нога, конечно, у него свисает, но этого явно недостаточно.
— Слезь с меня, идиот, сейчас же!
Через полчаса упавший мужчина становится гранитной плитой, придавившей полтела, а мне в достаточной мере надоедает сложившаяся ситуация. Я тяну его за нос, хлопаю по щекам, дергаю за растрепанные волосы — и добиваюсь сдавленного стона.
— Не могу… — стонет незнакомец и еще раз пытается пошевелить конечностями. — Почему мы стоим?
Я выглядываю в окно, насколько это возможно в моем положении. Удается увидеть только край береговой линии и множество отражающихся в воде огней. Легкий туман стелется над поверхностью, но это и не удивительно. Ламель — озерный город. И разговоры между проводниками, пассажирами и работниками станции с характерным акцентом очень хорошо слышны в ночной тишине.
— Потому что ждем своей очереди на Ламельском мосту.
— Этого не может быть, — он снова стонет и дышит так тяжело, что мне становится страшно: не помер бы. — Мы же должны быть в Валере к рассвету!
Я позволяю себе рассмеяться:
— Это пятничный поезд, идиот. Через Валер идут все поезда, кроме пятницы и каждого второго понедельника. И слезь с меня.
— Значит, мы за пределами земель Фьюринов? — он шепчет с таким искренним изумлением, что я начинаю испытывать раздражение.
— Да! Слезь с меня! — пытаюсь вывернуться из-под чужого тела, но безрезультатно.
— Не могу. Мы больше не в землях Фьюринов. Почему я еще жив? Ведь это смерть. Ничего не могу. Даже понять не могу, — раздается равнодушный запинающийся шепот. И тело, пригвоздившее меня к спальному месту, становится еще тяжелей. Проходит немало времени, пока этот бред умирающего раскладывается в моей голове на составляющие, из которых следует только один вариант. Я понимаю, что день ужасных новостей для меня не оканчивается. Этот весящий целую тонну идиот не был послан за мной моим женихом, о нет.
И он не просто идиот, он чокнутый придурок. Ибо только чокнутый придурок, будучи оберегом, сядет на поезд, даже не проверив, куда он идет. Захотелось ему, видите ли, невесту поймать. Два котла жгучего соуса в задницу этого Фьюрина, чтоб ему пусто было! Только его трупа мне и не хватает для полного счастья. Иногда начинает казаться, не в обиду другим оберегам, что великая сила, присущая их природе, блокирует кое-что важное для обычного человека — инстинкт самосохранения. Таким безголовым парнем был мой старший брат, таким же, по всей видимости, является и мой непрошенный жених.