Мои семейные обстоятельства
Шрифт:
— Итак, рассказывай.
— Ты ведь поняла, что это странно, что я жив, — заметив мой кивок, он продолжает: — Есть такая теория, просто ни один оберег ее проверить не решался. В случае перехода земель под временный обережный покров зона влияния нового оберега, в данном случае меня, какое-то время перестраивается и не является четкой. Ориентировочно установление границ заканчивается с рождением будущего оберега, в нашем случае, Флеймов. То есть выжил я благодаря нашей женитьбе.
— И чуть не умер тоже благодаря ей, — хмыкаю. Пока все логично. — Но мы еще не женаты, не забудь.
—
— Не подтверждает, дорогой, — в тон отвечаю я. — Иначе бы ты бы не впадал в агонию, стоит мне отойти от тебя на шаг.
— Поэтому я и говорю, что через пару дней все пройдет. После нашей окончательной свадьбы.
Я поджимаю губы и передергиваю плечами, потом хлопаю его по бедру и говорю:
— Извини, но я против. Пойду, помощь позову.
В этот раз я успеваю собрать вещи и дойти до двери. Фьюрин сначала сыпет угрозами, потом требованиями, дальше просьбами, под конец просто воет, рыдает и стонет, разом теряя весь свой лоск, заносчивость, гордость. Я разворачиваюсь и, с силой вцепившись ногтями ему в бока, привожу в сознание.
— Раньше думать нужно было! Как мне надоели ваши проблемы! Как меня достало собственной судьбой за все расплачиваться! Зачем оно мне? Сам виноват — сам и отвечай за свои поступки.
— Но мы столкнулись в коридоре…
— А я не верю в судьбоносные встречи, — припечатываю. Что-то в моем взгляде или словах цепляет Фьюрина. Он несколько раз глубоко выдыхает и прикрывает глаза, сдаваясь. Его голос слаб и дрожит, когда он отвечает:
— Тогда лучше убей. Не хочу вот так умирать, в боли. С детства боюсь погибнуть, как стандартный оберег — в какой-нибудь стычке с оторванной рукой и при потере крови… Когда ты касаешься, становится не больно. Оружие здесь вряд ли есть, но удушить ты меня сможешь. Я подскажу, как.
Я долго молчу. Он издевается, играет во что-то, давит на жалость или берет на «слабо»? И я не спаситель, чтобы решать за всех их собственные проблемы.
— Ты последний в семье?
— У меня есть дочь, — еле слышный выдох. — Ей всего семь. Зовут Эйлин.
Это уже неприятно. Поджимаю губы, но от ярости, которую внутри меня всколыхнули слова Фьюрина, так просто не избавиться. Я зарываюсь пальцами в его волосы, дергаю, приподнимаю его голову.
— Скотина! Да как ты вообще смел собой рисковать тогда? Хочешь подставить собственного ребенка? И сколько ей будет, когда ее заставят выбирать мужа?
— Семнадцать, — от внезапной боли, вряд ли от чувств к дочери, из уголков его глаз скатываются парочка мелких слезинок. — Но, если применят поправки к порядку вхождения в наследство для случая вымирания рода, то возможен брак в пятнадцать. Только с разрешения совета и с отобранными кандидатурами. Развод возможен после третьего совместного потомка…
— И ты желаешь ей такой судьбы? — отпускаю волосы. У меня больше нет вопросов. Действительно, кто мне эта девочка? Тем более Фьюрин, не жалея, топчется по собственной изувеченной гордости. А вначале был таким самоуверенным, но
— Это не то, что можно терпеть, — произносит. — Я прошу тебя о милости.
— Что мне делать? — я решаю смириться с ситуацией. Жизнь ведь продолжается, да? За пределами запертого купе — все те же люди, яркое солнце и непрекращающийся гомон. За этими серыми стенами — ветер и буйство красок. За металлом — леса, равнины и водные пространства. Может, и у меня будет шанс еще найти свое место? Ведь там, за тусклым плотно захлопнутым окошком, целый мир.
— Положи меня ровнее, — контролирует мои действия Фьюрин. — Вот так. Запрокинь голову. Клади руки. Да, правильно пальцы давят. Тут дело даже не в силе давления, я же помешать не могу. Просто дави. Сначала будет обморок… Но ты закончи, пожалуйста.
— Ты даже знаешь слово «пожалуйста»? — нервно смеюсь.
— Я даже в курсе, что есть слово «извини».
5. Горько-соленый ветер
Дребезжащий грузовик скрывается за поворотом, подпрыгивая на рессорах. Я переминаюсь с ноги на ногу. Впереди еще не один час пути. Поймаю ли я снова попутку, или придется идти пешком — не важно. Феникс уже на горизонте. Под ногами желтая пыль и выцветшая от солнца трава. Моя земля не так богата лесами, не так благодатна полями и разнообразна недрами. Зато имеется выход к морю, поэтому здесь процветают торговля и ремесла. Должны процветать, я же вижу упадок.
Растрескавшийся асфальт дороги, мусор у обочины, бедность селян в предместьях столицы. Тощие кони тянут покосившуюся телегу с сеном, а дети в ношеной одежде щербато мне улыбаются, прыгая на желтом стоге. Их старший родственник одет не лучше и шмалит дешевый табак-горлодер.
— Запрыгивайте! Прокатим, — дружелюбно машет мне рукой. Я благодарно киваю и бросаю сумку на телегу. Кони не меняют ленивого темпа движения, им все равно — больше одним пассажиром или меньше. Чувствую толчок в бедро. Кроме детей, в телеге еще и дружелюбный пес, который своим милым видом выпрашивает что-то вкусное, не забывая тыкать носом мне в карманы и ладони. Глажу добродушное животное, вытаскиваю из сумки пару прихваченных из поезда апельсинов и раздаю детям. Те визжат, потом вопросительно косятся на старшего родственника и, дождавшись разрешающего взмаха рукой, набрасываются на фрукты.
Фьюрин правильно сказал — этим землям нужно финансирование. Пока дети Флеймов выросли и разобрались в том, что происходит вокруг, стало не из чего приводить что-либо в порядок. Поймать дядю на лжи почти невозможно, на взятке тем более и на расхищении бюджета тоже. Хотя бы потому, что тот, кто по наследству начал править всего-то лет десять назад, и тот, кто вращался в кругах торговых и налаживал связи более тридцати лет, не ровня. В свое время мой старший брат не раз выступал с инициативами, призванными создать хотя бы возможности по улучшению состояния земель. Но на все нужны деньги, которые не в нашей власти. Так и остался Амир всего лишь оберегом, защитой для своих земель, но не правителем.