Молодинская битва. Куликово поле Грозного Царя
Шрифт:
Неделя прошла. Всё успокоилось. Схоронили и оплакали погибших, расчистили пожарище. Казалось, жизнь стала входить в нормальное русло. А 20 апреля вновь осветилась Москва зловещим светом, снова заплясали над домами и дворцами боярскими языки пламени.
Так вот началось счастье семейное для Иоанна Васильевича. Только ощутил рядом с собой по-настоящему родного и близкого человека, только ощутил тепло, нежность, давным-давно им неведомую, а тут… Одно испытание за другим.
Снова горе и слёзы народные, снова погорельцы, оставшиеся без крова, снова розыск причин, который ничего не дал. Но и это бедствие позади осталось, хоть и не могло выветриться из памяти, особенно из памяти доброй и милостивой Анастасии.
– Кто ж вредит нашему счастью, государь мой милый? – говаривала она, – Кому же оно поперёк горла стало?
– Мы же счастливы! – возражал Иоанн.
– Может ли быть счастье безоблачным, посреди чёрных туч горя людского? – отвечала юная государыня.
Задумывался государь, а не в боярской ли крамоле и вольности дело? Только и мыслят иные крамольники о том, как себе урвать кусок лишний, а государстве не пекутся. Чужды для них интересы государевы и государства Московского.
Отгорели весенние пожары, накрыв горем и бедами москвичей, но не переросли в грабежи и бунты. Отцвела черёмуховым да яблоневым цветом весна, минул июнь, и, казалось, можно было вздохнуть спокойно. Да покоя не ощущалось.
На лето государь перебрался во дворец в село Воробьёво. Он рвался к делам, да по-прежнему не допускали его до них Глинские. Далеко не обо всём, что случалось в государстве, было ему ведомо. Да что там в государстве, в Москве и то, все дела боярские были мраком покрыты.
А тут вдруг стало известно Иоанну, что пришли к нему из города Пскова аж 70 псковичей, чтобы челобитную подать на бесчинства властей. А уж псковские бояре успели упредить Глинских, осыпав дарами, об этом поломничестве. Глинские дождались псковичей, да и повелели схватить их и казнить за бунт против государя.
И свершилось чудо в Москве. Упал с благовестной колокольни большой колокол «Благовестник».
Доложили о том Иоанну верные бояре, да и о том, что Глинские псковичей к нему прибывших, казнить собираются.
– Еду в Москву, в Кремль. Не позволю свершиться злу! – воскликнул царь.
Спасти псковичей успел, да и показал тем самым, что лгут Глинские, будто это именно он повелел казнить народных посланников.
Москва замерла. Люди из уст в уста передавали, что очень дурное, страшное знамение, когда колокол «Благовестник» падает.
А государь, отменив казнь, отправился к митрополиту Макарию. Тот был в тревоге. И колокол тревогу эту вызвал, и казнь, которая едва не состоялась, и то, что Москва слухами полнилась о, якобы, жестокости юного государя.
– Понимаю, отче, всё понимаю. Но как Глинских одолеть, пока не ведаю. Сила у них большая.
– Не только они в Москве, – отвечал митрополит. – Много людей добрых, много людей славных и среди боярства. Только не решаются они голос поднять против Глинских. Ведь Глинские-то дядья твои. Многие думают, что ты на их стороне. Да и сами Глинские слухи таковые распускают. Мол пойдёте против нас, от государя пощады не будет.
– А что же ждать нам, отче? Вот и колокол «Благовестный» взывает к тому, что делать что-то надобно.
– Добрых вестей от меня не жди, – сказал митрополит – Случайностей не бывает. Всё от Бога и случайности его волей святой вершатся. Настало время тебе власть свою обрести…
Бунт, что огонь беспощадный
И вот лёг на землю июль, сильным в то лето зноем. Несмотря на жару, Москва строилась. Холода ведь не спросят, если не поспеть до них, почему не поспели. Необходимо до зимы соорудить жилища и простым, бедным погорельцам, да и зажиточным тоже – зима и мороз не разбирают и снег падает ровным слоем и метели засыпают колючей крупой своей халупы бедняков и боярские дворцы, и подворья в равной степени.
По всей Москве стучали топоры, визжали пилы вокруг, когда юный государь ехал верхом на Воробьёвы горы. Вот и дворец его летний, где его бабка Анна Глинская жила всё лето. Там ждала Анастасия, ждала с нетерпением. Глянула в глаза, спросила:
– Что не весел, государь мой? О чём думы твои тревожные, поделись с любой-то своей?
Хорошо, когда есть рядом человек близкий и родной, хорошо, когда есть вот такая «люба милая».
Рассказал Иоанн о том, как едва успел псковичей спасти. Чуть-чуть не побили их всех Глинские.
Что могла ответить Анастасия? Видела и она, как трудно её суженому. Видела, а чем помочь могла? Разве что поддержать любовью своей. Так ведь и это дело важное, необходимое.
Лето жаркое к делам серьёзным, конечно, не очень располагало. Замерла жизнь политическая, реже послы являлись в Москву, и только стройка замереть не могла. Но думы-то, думы о судьбе государства разве прогонишь? Государь постепенно вникал в дела управленческие, особенно в военные дела, памятую наставления митрополита Макария о том, что ждут его испытания серьёзные, ждёт его, именно его хоть и не личное, но державное дело – победа на нынешнем поле битвы, которая, по словам наставника духовного, не уступит по ожесточению своему и своей важности Куликовской битве.
Так прошло две недели. Государь несколько раз выезжал в Москву, в Кремль на сбор Боярской думы. Молодые бояре поговаривали о том, что ворог то на границах не спит, готовится. Глинские не слушали, прерывали, мол, чушь всё это.
– Никто на нас не пойдёт. Кому мы нужны, сами бы никого не трогали, – говаривал Юрий Глинский.
Но государь уже понимал, что у дядьёв его своё на уме. Мысли об одном теперь: как на стройке нажиться, как горе народное в пользу себе обратить и набить карманы на поставках материалов для строительства.
После разговора в Борской думе вышел государь на улицу, и как-то сами собой ноги понесли в храм к митрополиту Макарию. На улице жара, а в храме прохлада и тишина благостная.
Митрополита нашёл в большой тревоге. Встретил приветливо, и сразу заговорил:
– Идут сообщения, государь, вся земля полнится о бесчинстве ханства Казанского. Набеги усилились. Берут в полон людей русских, по схронам – ямам большим – прячут у себя там. А потом направляют частями на юг по Волге, кого до Каспия, а далее в Персию и туретчину на продажу. А кого гонят к морю Чёрному и по нему на невольничьи рынки Константинополя, да и далее в архипелаг…