Молодо-зелено
Шрифт:
— До встречи. На Порогах встретимся. — Николай пожал ему руку.
Лешка не торопился уходить. Николай тоже не торопился.
Опустив непокрытую голову — длинно свисли косицы волос, — Ведмедь стал ковырять каблуком сырой снег. Ковырял долго, наверное, ему хотелось поглубже сделать ямку. Потом сказал:
— Спасибо, что пришел. Я думал — не придешь… И еще за одно тебе спасибо. Там, на собрании. Когда голосовали насчет исключения… Я ведь заметил: ты руки не поднимал. Все подняли — исключить, а ты не поднял…
Коля Бабушкин тоже опустил
Он не знал, что ответить на это. Он не решался сказать Лешке правду.
Тогда, на комсомольском собрании в тресте «Джегорстрой», он действительно не поднимал руки. Он присутствовал на этом собрании по поручению монтажной бригады как представитель завода. Но когда собрание голосовало за исключение Лешки Ведмедя из комсомола, Николай руки не поднял.
Он не имел права участвовать в голосовании, поскольку не состоял на учете в этой организации. У него не было права голоса.
И он не решался сказать об этом Ведмедю. Чтобы не отнимать у парня последнее.
Он не решился сказать, что, будь у него на собрании право голоса, он поднял бы руку.
Перво-наперво Николай отнес в районную санэпидстанцию заявление, чтобы в квартире, где он живет, извели мышей и разных насекомых.
И вот воскресным днем, когда он сидел дома, у окон остановился желтый пикап. Постучавшись, в комнату вошли двое дюжих марсиан: в масках с дыхательными патрубками, в створчатых очках, глухих халатах, резиновых сапогах и перчатках.
Не тратя лишних слов, марсиане взялись за дело.
Один из них вооружился толстой трубой, на конце которой торчала тонкая трубка — вроде пулемета «максим», — и стал энергично толкать ручку насоса. Из трубки вырвалась струя коричневатой пыли. Вмиг потолок и стены покрылись густым налетом.
Другой, присев на корточки, у плинтуса, начал запихивать в щели вязкую кашицу. Он отодвинул шкаф, переставил тумбочку, выволок на середину кровать — словом, потревожил всю мебель, какая только была в квартире. Действовал он уверенно и быстро, как будто ему заранее были известны все наперечет дыры и щели, которыми пользуется мышиное племя. И в каждую дыру, в каждую щель он, не жалеючи, вмазывал кашицу, а сверху еще присыпал порошком — нате, мол, жрите, паралич вас разбей…
Напоследок марсиане положили на пол круглую шашку, подожгли фитиль: из четырех отверстий шашки повалил черный дым…
Сделав знак Николаю, чтобы он удалился, чтобы он погулял на улице, они собрали свои причандалы и вышли следом, плотно притворив за собою дверь.
— Позвони в пожарную команду: пусть не волнуются, — посоветовал один, сняв очки и маску. — Дыма будет много.
— Назовите адрес и скажите, что делали дезинфекцию. Они нашу работу знают, — пояснил другой.
Марсиане сели в желтый пикап и уехали.
Спустя полчаса Коля Бабушкин приоткрыл дверь, осторожно заглянул в квартиру. Там был ад кромешный. Тьма. Ночь. Извиваясь и зыбясь, как змеи, слои дыма медленно потянулись
Он хотел уже обратно захлопнуть дверь, как вдруг услыхал чих. Сдавленный, негромкий чих — там, в квартире…
Глотая копоть, Николай пробрался в кухню. На табуретке у стола, на своем обычном месте, возлежал кот Роман. И сердито чихал.
Ужас как он выглядел, этот кот, когда Николай, подцепив за жирный загривок, вынес его на улицу. Этот кот сделался похожим на абстрактную картину, которую Коля Бабушкин видел в одном журнале: она тоже была вся в черных пятнах, потеках и полосах, только что не царапалась и не мяукала.
Раскачав, Коля Бабушкин кинул его подальше во двор. Кот шлепнулся, приник к земле брюхом, лапами, хвостом — замер. Прижав уши, он испуганно и злобно щурился на белый снег, на белый свет…
Он, должно быть, давно не видел белого света, этот заевшийся нерабочий кот. Наверное, сидя на табуретке в жарко натопленной комнате, он уже позабыл, что, кроме этой комнаты, есть еще иной — ослепительный, большой и неуютный мир. Этот красивый породистый кот, наверное, и кошки никогда не видал. Он, наверное, считал, что он один такой на свете — пушистый.
Николай пронзительно свистнул.
Кот Роман вздрогнул, ощерил мелкие зубы и, распластавшись, грациозно и хищно вынося вперед лапы, пополз прочь…
Коля Бабушкин вернулся домой, отворил форточки. Дым понемногу истекал. Но стены были черны от копоти, шершавы от гексахлорановой пыли, которой не пожалели ребята из санэпидстанции.
Николай подумал, что теперь, когда всякую нечисть извели в одночасье, было бы нехудо привести квартиру в порядок, побелить заново. Можно самому сделать — пустяк…
Дым истекал. Но в квартире держалась крепкая вонь. От вони закружилась голова, помутнело в глазах, сперло дыхание. Николай направился было к открытой форточке — глотнуть чистого воздуха, — но, не дойдя, повернулся и опрометью кинулся в уборную.
Там его вырвало.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Когда-нибудь джегорский парк будет славен, как сады Семирамиды. Тут уж много сделано для этого. Парк обнесен железной оградой, а вход увенчан каменной аркой. Вырыт пруд, посредине пруда насыпан остров, и на этом острове намечено поселить лебедей. Уже проложены лучевые аллеи, вдоль них расставлены скамьи и урны, высятся фонарные столбы. Есть танцевальная веранда, есть открытая эстрада-раковина.
Нет покамест только деревьев. Прежде в пойме Чути, где теперь расположен парк, была кое-какая растительность: ельник, ивняк, черемуха. Но все это, конечно, вырубили, когда расчищали строительную площадку под город.
А потом на вырубке заложили парк. «Пять тысяч саженцев», — как сообщала местная газета.
На Севере нельзя пересаживать взрослые деревья: они не выдерживают пересадки и быстро засыхают. Поэтому пришлось сажать молодняк — тощие прутики березы и рябины, от земли не видно. Эти прижились.