Молодость Мазепы
Шрифт:
Вопрос его изумил Мазепу. Странно, неужели же он, такой верный «спивбрат» гетмана, и не знает, что гетман еще только поджидает татар: Правда, передовые отряды отдельных мурз уже прибывали в Чигирин, и среди народа носились слухи о том, что к Дорошенку явилась уже вся крымская орда, но Гострый должен же был знать истину.
— Разве пан полковник не знает, — спросил он с изумлением, — что гетман только после Покрова ожидает прибытия орды?
— Гм… гм… — произнес как-то неопределенно полковник, накручивая на пальце свой длинный ус, — значит, переяславцы обманули меня, а я было уже понадеялся…
Снова
— Пане полковнику, — ответил Мазепа, — смотри хорошенько, переяславцы ль то были у тебя? Не могли они передать тебе такой вести, так как я сам был в ту пору у гетмана, а тогда еще и неведомо было, пришлет ли хан свою орду. Полковник совсем повернулся к Мазепе.
— Ты думаешь? — произнес он живо, устремляя прямо на Мазепу свои пронзительные глаза. — А что же, может и вправду статься! Много ведь теперь всякой «наволочи» «прыкыдаеться» теплыми приятелями Дорошенко, чтобы уловить каких малоумных, да открыть все Бруховецкому. О, у него много верных подлипал! Хоть бы Самойлович, Гвинтовка и другие.
Опять в словах полковника Мазепу поразило его полное незнакомство со всеми обстоятельствами задуманного Дорошенко переворота. Самойлович — угодник Бруховецкого? Конечно, для отвода глаз он и должен был вести себя так на левом берегу, но полковник Гострый должен же знать истинные рации и намеренья Самойловича. Теперь уже Мазепа бросил в свою очередь подозрительный взгляд на полковника. «Ге-ге! — подумал он про себя. — Да уж ты-то сам кто такой будешь? Не попался ли я в ловушку? Ну, постой же, попытаю я и тебя! Надо быть поосторожнее и не выболтать чего-нибудь лишнего». И стараясь не подать ни малейшего намека на то, что он подозревает полковника, Мазепа отвечал небрежным тоном.
— Да, много теперь зрадников и иуд расплодилось кругом. Прежде говорила пословица: надо пуд соли вместе съесть чтоб узнать человека, а теперь, думаю, и того было бы мало. Вот скажи мне, добродию, кому из людей доручил ты свою справу по селам, разослал ли везде вестунов, чтоб к тебе собирались?
Лицо полковника не изменилось, только в глазах его словно промелькнула улыбка.
— По селам? — изумился он. — А ты откуда знаешь, что я там поставил своих вартовых?
— Не знаю, а спрашиваю, чтоб сообщить и моему гетману, подготовлен ли народ?
— Гм! гм… А ты из Чигирина прямо, или заезжал куда?
— Из Чигирина. — улыбнулся чуть заметно Мазепа.
— Так, так… Люди, говорю тебе, у меня верные, верные, своя рука.
— У, хитрый лис! — подумал про себя Мазепа, — тебя, видно, сразу не прощупаешь.
— Верные-то верные, — произнес он вслух, — одначе вспомни, пане полковнику, как тебя твой же слуга Иван Рагоза чуть-чуть не предал Бруховецкому. Да стой, что же ты сдела с ним?
Полковник вздрогнул:
— А что же с такими шельмами делать? Наказал его примерно, да и баста, — отвечал он, овладев сразу собою. — Все это от хворости моей происходит: не могу сам выехать никуда, приходится доручать все чужим людям. Ох-ох-ох! — застонал он и ухватился руками за
— Ну, постой же, уж я выведу тебя, хитрец, на чистую воду: или ты или не ты? — решил он и, обратившись к полковнику, произнес с любезной улыбкой, дотрагиваясь до пышной медвежьей шкуры, покрывавшей ноги полковника:
— Да, ноги для казака первое дело. Какие уж там войсковые «справы», когда не может человек и с места подняться. А дозволь-ка спросить твою милость, не с того ли косматого супостата эта шкура, которому ты позавчера на «вловах» так молодецки брюхо распорол?
По лицу полковника мелькнуло молнией изумление, сменившееся нескрываемой улыбкой.
— Ге-ге! Да ты уже и это выследил! — воскликнул он весело, подымая голову.
Мазепа заметил теперь с изумлением, что и осанка полковника, и выражение лица его совершенно изменились. И под нависших бровей глаза глядели теперь бодро и весел под усами играла веселая, насмешливая улыбка.
Ну, пане добродию, — ударил он Мазепу по колену. — Годи нам с тобою, как малым детям, на гойдалке качаться; вижу, что не абы кого прислал ко мне Дорошенко. Пробач же теперь мне, что до сих пор не верил я тебе, хоть ты и показал мне гетманский перстень: мало ли чего не могло случиться, мог и украсть его кто-нибудь у гетмана, или у тебя, а теперь ведь расплодилась такая тьма неверных собак, что и своих стен начинаешь опасаться. Ко мне уже не раз добирался сам дьявол Бруховецкий и приспешников своих подсылал, только я ведь как еж, меня ведь голыми руками да голым разумом не возьмешь!
— А я уж подумал, не завел ли меня проводник к какому союзнику Бруховецкого? Не хотел уже и верить тебе, — усмехнулся Мазепа.
— И добре делаешь, что не сразу всякому веришь, а наипаче тут у нас на левом берегу… Одначе, пойдем же теперь христианским делом повечеряем, чем Бог послал, да за вечерей и побеседуем про всякое дело. Пожалуй, будь дорогим гостем, — произнес он, подымаясь бодро с места и указывая рукой дорогу Мазепе.
— А нога? Может, пана полковника «пидвесты» нужно? — улыбнулся Мазепа.
— Ха-ха! — рассмеялся здоровым низким голосом полковник и отбросил в сторону и палку, и медвежью полость. — Эта хвороба еще «сумырная» — от первой чарки замолчит.
Полковник распахнул противоположные двери, и они вошли в большую, ярко освещенную комнату.
Посреди комнаты стоял большой стол, покрытый скатертью с массой фляжек, кувшинов, блюд, мисок и полумисок, посреди которых возвышались большие серебряные шандалы с зажженными в них восковыми свечами. Направо от стола в большом очаге пылали и потрескивали толстые полена дров. Подле очага, растянувшись на полу, лежали два огромных волкодава.
Глухое рычанье раздалось навстречу Мазепе, но полковник прикрикнул на собак, и они замолчали, сердито нащетинив свою шерсть.
— А вот, пане добродию, и моя молодая хозяйка, — произнес он, — прошу любить да жаловать.
Мазепа оглянулся, приготовляясь сказать обычное приветствие, и вдруг — слова замерли у него на устах… Он сделал невольно шаг вперед и остановился, как вкопанный.
Перед ним стояла таинственная казачка, с которой он встретился прежде в лесу.