Молодость Мазепы
Шрифт:
— А если Дорошенко сам уступает ему свою булаву, лишь бы соединилась отчизна?
— Как? — вскрикнула горячо Марианна, подымаясь с места.
— Бруховецкий будет гетмановать над всею Украиной? Злодей, наступивший на наши вольности, продавший, как Иуда, отчизну, будет и дальше угнетать народ и вести всех к погибели?! Да не будет этого! Если вы и все за эту думку, — я сама убью его, как паршивого пса, и рука моя не «схыбне»!
Освещенная огнем, стройная и величественная, с гордо закинутой головой, горящим взглядом и грозно сжатыми бровями, Марианна была изумительно хороша в эту минуту, и Мазепа
XXXIX
— Успокойся, Марианна, — заговорил Мазепа, — я потому только не противлюсь воле Дорошенко, что знаю то, что сам народ не захочет иметь над собою гетманом Ивашку.
— Так зачем же ложь? Зачем обман? — продолжала горячо Марианна. — Я не «вызнаю» лжи ни в каких «справах», казаче! Бруховецкий недостоин быть гетманом, и он должен погибнуть смертью, достойной злодея. Предатель, изменник! Смотри, что он сделал своим «зрадныцькым» гетманованьем с Переяславскими пактами! — вскрикнула гневно девушка и с этими словами подошла к длинной полке, тянувшейся по стене комнаты и, снявши стоявший там среди золоченой посуды дорогой ларец, быстро подошла к столу и поставила его на стол.
— Вот они, Переяславские пакты, на которых прилучил нас гетман Богдан, — продолжала она, открывая ларец, и вынимая пожелтевшую от времени толстую пергаментную бумагу, — я знаю их на память, но смотри, читай сам.
С этими словами она развернула пожелтевший лист и указывая пальцем на исписанные старинным письмом строки, прочла громким и внятным голосом:
— Пункт первый: «Вначале подтверждаются все права и вольности наши войсковые, как из веков бывало в войске запорожском, что своими судами суживалися и вольности свой имели в добрах и судах. Чтобы ни воевода, ни боярин, не стольник в суды войсковые не вступались, но от старейшин своих, чтобы товариство сужены были». Дальше слушай! — продолжала она. — Пункт четвертый: «В городах урядники из наших людей чтобы были обираны на то достойные, которые должны будут подданными исправляти или уряжати и приход належащий вправду в казну отдавати».
Все движения и голос Марианны были полны страстного порывистого одушевления, которое невольно передавалось и Мазепе.
Слушая эти пакты, святыню, хранившуюся в каждой казацкой семье, Мазепа начинал ощущать и в своей душе страстную ненависть к Бруховецкому.
А Марианна продолжала читать дальше с тем же страстным воодушевлением пункт за пунктом.
— Пункт тринадцатый. «Права, наданные из веков от княжат и королей как духовным и мирским людям, чтоб ни в чем не нарушены были». Пункт шестнадцатый. «А для того имеют посланники наши договариваться, что наехав бы воевода права бы ломати имел и установы какие чинил, и то б быти имело с великой досадою, понеже праву иному не могут вскоре колыхнуть и тяготы такие не могут носити, а из тутошних людей когда будут старшие, тогда против прав и уставов тутошних будут направлятися!»
— Ты сам знаешь, — заговорила Марианна, опуская бумагу на стол, — что на Переяславской раде были утверждены все эти пункты, а что он сделал с ними, изменник! Зачем он обложил весь народ несносными стациями и поборами? Зачем он своей владей выбирает и ставит старшину?
— Все так, — отвечал Мазепа, — но вы своими силами не одолеете Бруховецкого, а если прибудем сюда мы, заднепря не, тогда будет не избрание гетмана, а бунт, ибо ты забыла Марианна, что по Андрусовскому договору мы, правобережные казаки, не имем права приходить на левый берег и вступаться в ваши дела, «ибо отданы есьмо в подданство ляхам!»
— Тот договор для нас не указ! Зачем обманывать Москву? Зачем отходить «зрадныцькым» чином? Мы сбросим Бруховецкого и объявим ей, что, будучи народом свободным, свободно и отходим!
Страстное одушевление Марианны передавалось и Мазепе.
— Ты говоришь так хорошо, Марианна, — заговорил он взволнованным голосом, — что, слушая тебя, готов и сам броситься за тобою, очертя голову, вперед, но в делах политики не надо отстранять от себя свидетельства спокойного разума. Мы прилучились свободно, но теперь уж свободно не отступишь. После сладкого кто захочет горького, кто захочет доброй волей отдать половину своих добр? Москва нас считает своими и со своей рации она права. Вспомни, сколько войн вела она из-за нас, из-за нас же она нарушила свой вечный покой с ляхами, и ты думаешь, что после этого она нас так и отпустит. О, нет!
— Отдала же она половину Украины ляху!
— Не своей волей, а после войны и «звытягы»!
— Что ж, и мы водим умереть с оружием в руках! Мы прилучились на этих «умовах» — наш договор нарушен, так, значит, и мы от слова своего свободны! Ты скажешь — Бруховецкий во всем этом виноват, так! Но Москва не должна была верить ему: гетман у нас не природный властелин и не смеет изменять законов народа. Украина — не вотчина его! Обо всяком деле он должен был «радытыся» со старшиною, а что он сделал? Какую народ наш имеет теперь свободу? Поистине никакой, одну лишь злобную химеру!
Марианна говорила с тем страстным увлечением, с каким могут говорить только искренне убежденные женщины.
Со своею мужественной осанкой и взглядом, горящим воодушевлением, она походила на вдруг ожившую статую богини войны. Каждое ее слово, казалось, горело; ее речь порывистая, как стремление реки вблизи водопада, казалось, уносили всякого слушателя вперед и вперед, заставляя его забыть все окружающие опасности и ринуться, очертя голову, в кипящую бездну, но природное свойство ума Мазепы, — всегда управлять собою, — удерживало его от опасности поддаться увлечению ее речи и забыть все «своечасни» обстоятельства.
— Да, ты права, Марианна, — заговорил он, овладевая своим волнением. — Но нам надо меряться не с тем, что истинно, а с тем, что панует на свете Когда бы в твой табун прибились дикие, вольные кони, не правда ли, ты постаралась бы удержать их у себя? Ты велела бы их зануздать и приучить к спокойной езде. Так, говорю тебе, было всегда на свете, так будет и с нами. Вспомни, и к Польше прилучались мы «яко равные к равным, а вольные к вольным», а что вышло потом? Бруховецкого, говорю, нам еще позволят скинуть, но отделиться никогда!