Молох морали
Шрифт:
Белецкий не обошёл молодого человека вниманием.
– Где же это учился сынок-то ваш, Витольд Витольдович?
Хоть сыновья были тайной гордостью тайного советника, по его лицу этого было не прочесть. Впрочем, по лицу Витольда Нальянова никто и никогда не мог ничего прочитать.
– Да где они только оба не учились, - проворчал он словно недовольно, - младший в Лондоне и Берлине. Ну, тот-то хоть по делу ездил, юриспруденцией интересовался и математикой, а этот так, извольте видеть, в Париже курс богословия у католиков слушал! Дожили-с. Чего смеёшься?
– Этот вопрос относился к сыну, который, однако, вовсе не смеялся, но блеснул на слова отца белозубой улыбкой.
– Я окончил в Сорбонне курс по истории и праву, богословием же просто интересовался, - поправляя отца, уточнил он для Белецкого.
– Вот-вот, интересовался он, видите ли, бездельник, - Нальянов вздохнул, - зачем это тебе? Память исключительная и мозги недюжинные, и что?
– вопрос был явно риторический, и Юлиан ничего не ответил, снова улыбнувшись.
Елена Климентьева, то и дело небрежно, как требовали приличия, поднимала глаза на Юлиана Нальянова и чувствовала полное душевное смятение. Чеканный профиль античных гемм, большие, неподвижные зелёные глаза, учтивая улыбка тонко обрисованных губ, сияющие чёрные волосы. Как бесподобно красив, как свободно, но с каким достоинством себя держит! Дядя тоже был явно в восторге от молодого гостя.
А вот тётка, Надежда Андреевна, смотрела на Юлиана Нальянова взглядом мрачным и тягостным и, хоть ничем не выказала неодобрение и старалась выглядеть радушной, Елена мельком заметила, как напряжённо та себя чувствует и как принуждённо играет роль гостеприимной хозяйки. Впрочем, она подумала, что ей это просто показалось.
После ухода гостей Елена поспешила поделиться с тётей впечатлением от визита.
– Как он хорош собой, не правда ли, тётушка?
Тут княгиня подлинно удивила Елену. Надежда Андреевна помрачнела и отчётливо, хоть и совсем негромко отрезала:
– И думать о нём не смей, слышишь?
– последнее слово проступило каким-то змеиным шипением.
Елена испуганно вскинула глаза на Белецкую. Та, встретившись с ней взглядом, снова повторила, ещё настойчивей и отчётливей:
– Не смей даже думать о нём. Нежить это, а не человек, выродок, поняла?
Елена испуганно отшатнулась. С тётей её связывали отношения совсем близкие, сестра матери подлинно заменила ей мать. Сейчас, когда пришла пора выдавать Елену замуж, Надежда Андреевна опекала её не только с материнской нежностью, но и с твёрдостью цербера. Она строго следила за тем, чтобы в доме появлялись только "достойные" женихи: с хорошей родословной, не моты и не вертопрахи, не замешанные в дурных светских скандалах и, что называется, "люди денежные".
– Но ... почему, тётя?
Елена знала принципы тётиного отбора, в принципе, не спорила с ними, но Нальяновы, по её мнению, семейством были наиприличнейшим, люди родовитые, успешные и с деньгами, а оба сына Нальянова были ещё и наследниками миллионных капиталов промышленника Фёдора Чалокаева, о чём с почтением говорили в свете.
– Не твоего ума то дело, но говорю тебе - думать не смей об этом Юлиане, - снова зло прошипела Белецкая.
– Не человек это. Что с матерью сделал-то... Не подходи к нему. Запомни.
Елена сильно смутилась тёткиным словам. Она знала осведомлённость Надежды Андреевны в светских сплетнях и подумала, что княгиня, видимо, слышала от своих бесчисленных подруг нечто, не делающее чести молодому Нальянову. Слухов и вправду ходило множество. Но всему верить? Мать? Мать его, она слышала, давно умерла.
В итоге, несмотря на резкое предостережение тёти, Нальянов всю ночь не выходил из её головы.
Дальше - хуже. Следующим вечером в гостиной Шевандиных, куда Елена заехала навестить подругу Анастасию, разговор снова зашёл о Нальянове, и восхищённые придыхания, циркулирующие в свете, умноженные на восторженные описания Анны, видевшей его в театре, не дали беседе заглохнуть.
Елена снисходительно поддержала разговор.
– Мой дядя сказал, что редко видел столь одарённого молодого человека. Они с отцом у нас вчера обедали, - лениво пояснила она, с удовольствием заметив, какой завистью пылает взор Аннушки, - да, Юлиан красив бесподобно, это верно, и галантен весьма.
Последнее отнюдь не соответствовало действительности. Молодой Нальянов не проявил себя кавалером, впрочем, под взглядом отца сын и не дерзнул бы ухаживаниями-то заниматься. Эта мысль весьма утешала Елену, которая, сколько ни глядела в гостиной тёти на молодого гостя, не заметила в нём интереса к своей персоне. Но рассказывать подругам о сдержанности Нальянова не собиралась.
Анастасия слушала Елену всегда в безмолвии, Лиза фыркала, Аннушка ловила каждое слово Елены.
Надо сказать, что Анна Шевандина поначалу, когда слышала рассказы подруг о молодых красавцах, морщилась. Неужели действительно все дело женщины заключается в том, чтобы отыскать достойного её любви мужчину? А где же прямая потребность настоящего дела? Пусть это дело темно и невидно, пусть оно несёт с собою одни лишения без конца, пусть на служение ему уходят молодость, счастье, здоровье, - что до того? Ведь этот тяжёлый труд облегчался бы пониманием, что живёшь не напрасно.
Об этом постоянно говорил Харитонов, который приходил к Шевандиным довольно часто и был, как все замечали, влюблён в Настю. Анна не спускала с него радостно-недоумевающего взгляда, его слова волновали и очаровывали её. Жить не напрасно - это самое главное в жизни. Но дальше? Харитонов посоветовал ей поступить в сельские учительницы, близко стоять к народу, сойтись с ним, влиять на него. Он говорил, как плохой актёр твердит заученный монолог, да и она никак не видела в этом "настоящего" дела.
– - Голубушка, это дело мелко, что говорить, - сказал Харитонов, видя, что она недоумевает, - но где теперь блестящие, великие дела? Да и не по ним узнается человек. Это дело мелко, но оно даёт великие результаты.
Но Аннушка хмурилась. Это ли дело? Конечно, не такая пошлость и мещанство, как обсуждать каких-то светских хлыщей, но всё же... Однако с тех пор, как она увидела этого "хлыща" в театре, мнение её переменилось. Она сама не понимала, что произошло, но отныне Анна горячо защищала Юлиана Нальянова от любых обвинений, и считала, что у человека с таким лицом просто не может быть дурного нрава.