Молот Ведьм
Шрифт:
— Так вот, любезный Андреас, дабы возбудить ужас, можешь карать всех. Виновных и невиновных. Безразлично. Но если желаешь возбудить сладостный страх божий, обвинение должно иметь реальные основания. Осуждение пяти, шести, десяти заботливо отобранных людей даст лучший результат, чем террор, распространяемый на сотни. Ибо слишком многие будут тогда знать, что их семьи, друзей или соседей обвинили и осудили несправедливо. А тогда, зная о невинных жертвах, могут начать сочувствовать и настоящим колдунам с настоящими еретиками. Поскольку когда все виновны, никто не виновен. Ты понимаешь, о чём я говорю?
— Мне кажется, —
— Так что я сделаю, о чём ты просишь. И не ради твоих мещанских взяток, ибо если ты их возьмёшь, то я своими руками повешу тебя на ближайшем дереве. — Когда я произносил эти слова, лицом Андреаса промелькнула гримаса, но мой коллега всё же разумно решил не откликаться. — Я сделаю это, потому что в моём сердце горит огонь истинной веры. И я не хочу, чтобы люди покроя каноника Тинтарелло эту веру оскверняли, — я оборвал, посмотрел на него и добавил более резким тоном. — А кроме того, я предпочёл бы не видеть на твоём лице этой недоверчивой усмешки.
— Да, Мордимер. То есть нет, Мордимер. Ты из уст моих вынул эти самые эти слова… Поверь мне…
— Заткнись, — приказал я ему. — Я ещё не закончил. Требую от тебя и других абсолютного повиновения, а от тебя сохранения тайны. Ты немедленно прикажешь отослать людей Готтсталька, но не в Хез. Куда-нибудь в другое место. Куда угодно, лишь бы далеко и лишь бы никто не знал, куда едут.
— Конечно, — поддакнул он.
***
Смертуху и близнецам я приказал ждать снаружи, а в ратушу вошёл с Андреасом и двумя братьями инквизиторами из местного отделения Святой Службы. Были это Йохан Венцель и Генрих Вангард, оба молодые, полные, светловолосые, значительно больше похожие на купеческих сыновей, чем на инквизиторов. Однако все мы оделись официально, поскольку и миссия, с которой мы прибыли, была самой официальной.
Мы знали, что каноник, как каждый день, участвовал в святой мессе в часовенке на первом этаже, а потом завтракал вместе с ближайшими сотрудниками в зале на втором. Я слышал, что он не слишком беспокоил себя постами и умерщвлением плоти, потому что слуги ежедневно приносили вина и блюда из слывущего великолепной кухней дома купца Вильдебрандта, главы цеха ткачей бархата. Того Вильдебрандта, который вместе женой и дочерью пребывал много дней в гостеприимных подвалах ратуши, в то время как каноник наслаждался запасами его кладовой и погребка, а также пользовался необыкновенными умениями повара. У дверей стояла вооружённая мечами охрана отца каноника. Двое плечистых, прыщавых пареньков, одетых в кожаные латы.
— Его милость завтракает, — рявкнул один из них. — Можете подождать там, под стеной. — Он пренебрежительно махнул рукой.
— С каких это пор деревенские хамы указывают инквизиторам, что они должны делать? — мягко спросил я. — С каких пор такие овцеёбы, как вы, имеют наглость носить мечи? Или проще говоря, почему такие сыновья потаскух и хряков ещё ходят по свету Божьему?
Они остолбенели. Оба разинули рты и смотрели на меня так, будто я с луны упал. Жаль, ибо я думал, что они вытянут мечи, а тогда мы сможем, не уронив закон, распороть им брюхо их собственными остриями. Но раз они не выразили желания побиться, я хлопнул в ладоши. По этому сигналу примчалось четверо городских стражников.
— Забрать у них оружие и заковать, — приказал я. — Посадить в темницу. Завтра предстанут перед судом.
Забавно, но они даже не защищались, пока городские стражники вырывали у них мечи, грубо бросали на каменный пол и связывали, стягивая запястья так сильно, что аж брызнула кровь. Вот каких профессионалов подбирал себе каноник. Но и стражники ни в чём себе не отказывали, ибо ранее люди каноника помыкали ими хуже, чем собаками. Я улыбнулся командующему отрядиком сержанту.
— В камеры должны попасть живыми, — сказал я. — Но если будут сопротивляться, кулаков не жалейте.
— Знамо дело, ваша милость, — воскликнул обрадованный сержант.
— Останьтесь пока в коридоре, будьте добры, — попросил я своих спутников.
Я открыл двери и встал на пороге прямоугольной комнаты. Пол был выложен мрамором, а на стенах висели гобелены и несколько экземпляров прекрасно ухоженного и украшенного оружия. Слева от меня тянулись широкие, высокие окна, застеклённые цветными витражами. Почётное место занимал большой стол, за которым сидел одетый в бурую рясу каноник и пятеро его клириков. На столешнице громоздились блюда и кубки с вином и пивом.
— Чего хотите? — рявкнул каноник, глядя на меня исподлобья. Он отрезал себе солидный кусок говяжьего окорока и запихнул его в рот. — Не фитите, я сафтракаю?
— У меня документы, которые могут вас заинтересовать, отче каноник, — сказал я вежливым тоном.
Тинтарелло долго жевал, а потом проглотил и запил вином. Я заметил, что один из клириков толкнул другого в плечо и поглядывал на меня, злорадно усмехаясь. Явно ожидали неплохого развлечения. Я надеялся, что они не обмануться.
— И мешаешь мне завтракать, да? — рыкнул Тинтарелло. — Потому что ты привёз какие-то глупости, а? Так встань там под стенкой и жди, пока мы доедим. И молись, чтобы в этих письмах было что-то достойное внимания, ибо если нет… — Он погрозил мне наполовину обглоданным мослом. Клирики рассмеялись, а каноник посмотрел на них с признанием, но одновременно как бы изучающе. Может проверял, кто смеётся менее весело?
— Не угостишь меня завтраком, — заговорил я. — Я прибыл к вам прямо с дороги и охотно бы чего-нибудь выпил и что-нибудь съел.
Клирики замерли. Один даже с ложкой, поднесённой ко рту. Каноник резко обернулся.
— Разве я разрешил тебе говорить?
— Может бросим ему пару костей? — рискнул пошутить один из клириков, но Тинтарелло пронзил его взглядом. Явно только у него в этой компании была монополия на шутки.
— А я должен иметь на это ваше разрешение? — спросил я. — В конце концов Господь Бог Всемогущий дал мне уста, чтобы я говорил. А раз вам дал уши, то наверняка, дабы вы слушали.
Тинтарелло поднялся над столом, а его бледное и как бы иссохшее лицо побледнело ещё больше.
— Ч-что? Что вы сказали?
— Я сказал, что сыт вами и вашей компанией. — Я подошёл к столу. Взял стоящий на нём кубок. Понюхал. — И меня воротит от вашего вкуса, ибо вы позволили подсунуть вам худший сорт альхамры. Ну, это-то не диковина, ибо хам, даже если украсится перьями, всегда хамом останется.
Я перевернул кубок, и струя багрянца полилась на вышитую скатерть. Один из клириков бросился на меня, но я развернулся, схватил его за руку, ударил ею о стол так, что он растопырил пальцы, после чего прибил ему кисть к столу вилкой с двумя зубьями. Он завыл, у меня чуть уши не лопнули.