Молот Ведьм
Шрифт:
— Вилки, — сказал я. — Где это видано, чтобы хамы ели вилками.
— Охраааана!!! — разорался каноник.
Но когда внутрь зашло четверо моих братьев — инквизиторов, крик застрял у него в глотке. Прибитый к столу клирик лишь тихо выл, аытаясь пальцами левой руки вырвать вилку из раны. Я хватил его по башке, чтобы не мешал нам в переговорах. Он обмяк, упал, и вилка сама оторвалась под тяжестью его тела.
— Кеппель, что тут происходит? Кто этот человек? Ответь мне…
— Молчи, — приказал я. — Ибо я сейчас дам тебе настоящий повод кричать.
— Охра-ана, — тихо
— Уже в темнице, — усмехнулся я. — Что грозит за сопротивление инквизитору на службе? Тинтарелло, к тебе обращаюсь!
Он смотрел на меня с разинутым ртом и ненавистью в глазах.
— Кеппель, будь добр, напомни этому балвану.
— Сжигание правой кисти на открытом огне, в процессе помилования заменяемое на отрубание.
— Так что больше не подержат меча, — заметил я и сурово посмотрел на двоих клириков, которые сжались на одном стуле. — Это была шутка! — рявкнул я, а они глупо рассмеялись.
Я вынул из-за пазухи документы, приготовленные епископской канцелярией, и приблизился к канонику. Он отодвинулся со стулом так, будто я намеревался его ударить, но я лишь бросил бумаги на скатерть перед ним.
— Читай, — приказал я.
Он пробежал текст глазами и сохранил достаточно хладнокровия, чтобы внимательно рассмотреть подписи и печати.
— Мордимер Маддердин, — возвестил я. — Лицензированный инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона. Принимаю власть в городе именем Святой Службы, во славу Господа Бога Всемогущего и Ангелов.
Тинтарелло поднял на меня взгляд.
— Ну что ж, — сказал он медленно. — Неудачно началось это наше знакомство, но я позволю себе надеяться, что дальнейшее сотрудничество пойдёт…
— Каноник, — перебил его я, ибо мне даже не хотелось слушать этот лепет. — Наше сотрудничество будет зиждиться на четырёх сверхсолидных опорах. Во-первых, вам и вашим людям категорически запрещён доступ в ратушу; во-вторых, вам и вашим людям абсолютно запрещено проводить допросы, следствия и расследования. В третьих, вам и вашим людям категорически запрещено покидать Виттинген без подписанной мною грамоты. Наконец, в четвёртых, вы должны немедленно сдать все документы и протоколы на руки инквизитора Андреаса Кеппеля. Если какой-либо из этих приказов будет нарушен, вы будете арестованы и отосланы под охраной в Хез-хезрон, к Его Преосвященству епископу. Вы хорошо меня поняли?
— Не им-мммете… — начал он.
— Имею, — возразил я. — А сейчас забирай своих шутников, и убирайтесь отсюда.
Он встал, и должен признать, в нём всё-таки оставалось немного храбрости, а может гордости или вызванного поражением безумия. В любом случае, он посмотрел мне прямо в глаза (а в его взгляде пылал калейдоскоп адских огней) и сказал:
— Я запомню вас, инквизитор Маддердин. Я хорошо вас запомню. Вы заплатите такую страшную цену за каждое произнесённое сегодня слово, что до конца жизни будете с плачем вспоминать выставленный счёт.
Я ударил его в лицо открытой ладонью. Сильно. Так, что осколки зубов впились мне в кожу, а кровь брызнула на кафтан.
— Добавьте и это к счёту, — попросил я.
***
Я приказал стражнику проводить меня в камеру Эммы Гудольф. Мы шли мрачным, сырым коридором, а из-за решёток я слышал лишь стоны боли и ощущал смрад крови, кала, мочи и страха. Да, любезные мои, страха. У страха есть свой запах. Острый, ужасающий, проникающий в самое сердце. Здесь, в этих подвалах ратуши, переделанных в темницу, он был ещё не таким сильным. Но войди вы в подземелья монастыря Амшилас или казематы Инквизиции, поняли бы, что означает запах страха, который уже навечно впитался в стены этих строений.
Стражник остановился перед камерой Эммы. Полунагая девушка, в рваном платье, едва прикрывающем тело, съёжилась на мокрых, холодных камнях. Её стопы превратились чуть ли не в уголь, а тело изорвано клещами до самых костей. Ей выбили правый глаз, который был покрыт гноящимся бурым сгустком. Пальцы её левой руки были размозжены.
— Открывай, — прошипел я. — Лекаря. Немедленно!
Стражник прогремел ключами и, оставив меня в открытых дверях камеры, побежал по коридору. Я вошёл и привстал на колени около девушки. Снял с плеч мантию и осторожно её закутал, но она похоже не почувствовала, поскольку даже не застонала. Она ещё жила, ибо я слышал её дыхание, но тело её пылало в лихорадке.
Врач видимо был где-то поблизости, поскольку стражник привёл его парой патеров позже.
— Прибыл, магистр, — пробормотал он, и на его лице я видел страх.
— Осмотри её, — приказал я.
Он встал на колени рядом и осторожно снял мою мантию. Зашипел, когда увидел тело. Он приложил ухо к её груди, а потом аккуратно дотронулся пальцами до запястий.
— Я боюсь её даже, — он сглотнул слюну, — повернуть…
— Настолько плохо?
— Очень плохо, господин. Она уже должна умереть. Я видел, что с ней делали. — Лекарь был старым, седым и похоже ему пришлось многое повидать в жизни, но я увидел, что он плачет и не стыдится этих слёз, которые ручейком сбегали у него по щекам.
— Что делали? — глухо спросил я.
— Видите, господин, как она выглядит. Но это не всё. После первого допроса, — лекарь понизил голос, — он приказал её обесчестить… А девушка была невинной.
— Кто? — рявкнул я. — Кто это сделал?
— Эти его. — По его лицу пробежала гримаса отвращения. — Которые ходили с мечами и сторожили, вроде личная охрана. А он смотрел. Я сам видел. Во втором допросе он даже не хотел её слушать. Приказал заткнуть её кляпом рот, выгнал палача и сказал, что сам покажет, как прижигать огнём, чтобы жертва не умерла слишком быстро…
— Что сказал? — Я обернулся к нему и обхватил левое запястье правой кистью, чтобы он не заметил, что у меня задрожала рука.
— Как поддерживать огонь, чтобы жертва не умерла слишком быстро… — Лекарь смотрел на меня как заворожённый, а его глаза от страха были большими, будто блюдца.
— Ах, так, — сказал я и отвернулся, ибо я ведь не хотел пугать этого человека.
— Может перенести её в лазарет? — спросил я немного погодя. — У вас же есть какие-то лекарства…
— Здесь ничего не поможет, господин, — оборвал я его. — Слава Богу, она уже совсем ничего не чувствует.