Молот Ведьм
Шрифт:
Он измывался над ней какое-то время, вглядываясь с интересом в её лицо, после чего отпустил и вытер руку о край сутаны.
— Пытаемые это мои лучшие певцы, — заметил он, бросив взгляд на семинаристов, а те громко засмеялись. — Разогрей-ка клещи, брат мой, — приказал он палачу.
Тот усердно кивнул головой и зазвенел инструментами в жаровне.
— Сию минуту, ваше преподобие, — пробормотал он.
Я смотрел на работу каноника с отвращением. Такой человек, как он, позорил веру и позорил профессию судебного следователя. Если бы я увидел ведущего себя подобным образом инквизитора, поверьте мне, любезные мои, сейчас же запретил бы ему
— Расскажешь нам, как ты сожительствовала с Сатаной, распутная девка. — Каноник наклонился к допрашиваемой, а его рука забрела на её передок. — Как он впихивал тебе туда свой козлиный, вонючий срам…
— Идём отсюда, — решил я. — Мы уже достаточно увидели.
Я повернулся и тихо открыл дверь. Андреас послушно направился за мной.
— Ненавижу лишь одно, — сказал я тихо, но явственно. — Людей, которые испытываюь наслаждение, причиняя боль другим.
— Да-ааа. — Покачал он головой. — Я ещё в Академии слышал историю о твоей собаке, ког… Он поднял голову, но увидев мой взгляд, оборвал на полуслове. Закрыл рот чуть ли не со стуком и нервно заморгал. Я обхватил левое запястье пальцами правой руки, чтобы он не увидел, как у меня задрожала рука.
— Прости, пожалуйста, — сказал он. — Я не хотел тебя задеть… — Неужто я услышал страх в его голосе?
— Ты не задел меня, — спокойно возразил я. — Но я не люблю это вспоминать, поэтому сделай милость, не касайся этого.
— Конечно, Мордимер, — согласился он поспешно. — С другой стороны, я слышал, что Витус плохо кончил. Говорят, — он понизил голос, — его поймали на проповедовании ереси.
— Я тоже так слышал, — произнёс я безразлично.
— Разве это не страшно? Заблуждающийся инквизитор? — Андреас неверяще покрутил головой.
— Каждого из нас отделяет лишь шаг от вечного проклятия и неизмеримо долгая дорога к святости, — ответил я, размышляя, действительно ли Кеппель не знает о моём участии в разоблачении Витуса Майо, или же он только изображает неведение.
Мы спустились по лестнице вниз, а потом, провожаемые бдительными взглядами охранников, оказались во дворе. Толпа за изгородью ещё больше увеличилась, а крики, плач, мольбы и проклятия просто оглушали. Мы протиснулись наружу. Люди, собравшиеся перед ратушей, как бы страх потеряли перед инквизиторскими инсигниями. Обычно при виде инквизитора люди стараются оказаться от него как можно дальше, а здесь они просто льнули к Андреасу. Не доходили до того, чтобы дёргать его за рукава мантии, но заступали нам дорогу, громко выкрикивали какие-то фамилии, умоляли о заступничестве, что-то объясняли взволнованными голосами, старались всунуть в руки документы с прошениями и просьбами. Какая-то тучная мещанка, громко причитая, рухнула перед нами на колени, а Андреас споткнулся о её вытянутые руки и чуть не упал. Лишь это спровоцировало его отреагировать.
— С дороги! — рявкнул он во весь голос. — Именем Святой Службы! Прочь! — Он хватил кулаком ближе стоящего, а его лицо искривилось в гримасе бешенства.
Нам удалось продраться через самую густую толпу, и мы вошли в боковую улочку. Только там нас настигла девушка в светлой, запачканной епанче, с растрёпанными волосами и синевой под глазами от усталости или недосыпания. Она была худощавой и невысокой, а её осунувшееся лицо было искажено мукой.
— Уважаемый господин, пожалуйста… — Как странно, она обратилась ко мне, хотя это ведь Кеппель щеголял в официальном наряде, а я был без инквизиторских
— Чем могу вам помочь? — вежливо спросил я.
— Моя сестра, господин. Не знаю, что происходит с моей сестрой. Её арестовали три дня назад, и никто не хочет ничего сказать… — она говорила так быстро, будто хотела сказать всё, что ей было сказать, прежде чем я прерву её либо оттолкну.
— Как зовут твою сестру? — спросил я.
— Эмма Гудольф, господин! Эмма Гудольф! Она невиновна, клянусь, что она ни в чём не виновата. Её забрали утром…
Я положил ей руку на плечо, и она замолчала.
— Как твоё имя, дитя?
— Сильвия, господин, — прошептала она.
— Послушай меня внимательно, Сильвия. Если хочешь сохранить жизнь, больше не расспрашивай о сестре, не пытайся её увидеть и не ходи в ратушу. Ей не поможешь, а можешь навредить себе. Поняла?
Она смотрела на меня, и её глаза наполнялись слезами, которые вскоре начали течь ручейком по щекам.
— Никого никогда не обидела, — зарыдала она. — Всегда была такой милой и доброй, и невинной. Всё время помогала людям, я даже говорила ей: «Эмма, успокойся, ибо когда тебе понадобиться, никто не поможет». — Она вцепилась в рукав моего плаща. — Умоляю вас, помогите ей, господин. Умоляю вас во имя Христа, Господа нашего единого и всех святых!
— Тш-шшш, — сказал я. — Успокойся, Сильвия. Обещаю посмотреть, что можно сделать. Но ты сиди дома и займись своими делами. Поняла?
— Поняла. Да благословит вас Бог, господин. Эмма Гудольф, не забудьте. Эмма Гудольф! — она продолжала кричать нам вслед, когда мы уходили.
— Вот это совпадение! — проворчал Андреас. — Невероятно, правда?
— Почему? Наверняка приставал ко всем, кто выходил из ратуши, поэтому было бы как раз странно, если бы не попала на нас. Можешь выполнить мою просьбу, Андреас?
— Да?
— Вели узнать, где живут сёстры Гудольф, будь добр.
— Как пожелаешь, — буркнул он. — Но я не советую тебе в это вмешиваться. И ты знаешь, и я знаю, что девушка невиновна. Но и ты знаешь, и я знаю, что это не имеет значения.
Мы с минуту стояли молча, а потом он обратился ко мне.
— Если не обидишься, Мордимер, то я позволю дать тебе один совет.
— Только глупец не слушает советов, неважно, хороших или плохих, потому что каждый несёт в себе урок, — ответил я нравоучительно, а он улыбнулся.
— Я слышал, что временами ты излишне… — он прервал, явно ища слова. — Излишне мягок к обвиняемым.
— И речи нет о мягкости, — резко ответил я. — Моё дело искать истину и созидать закон и правосудие. Хотя обычно, к моему прискорбию, это понятия взаимоисключающие.
— Да. Извини, если я тебя обидел.
— Ты не обидел меня, — возразил я.
Я задумался, откуда он мог получить такие сведения. Действительно, я не был скорым на суд человеком и не видел нужды доверять всяким глупым обвинениям. Злые соседи, завистливая семья, обманутые любовники — такие люди уж слишком часто пробовали использовать веру для своего личного крестового похода. И уж слишком часто Скамьи города и герцога прислушивались к этим глупостям. Но меня учили отделить плева от зёрен, и поэтому случалось не раз и не два, когда я вытаскивал кого-то из пыточной или с костра. Но всегда только тогда, когда я был полностью уверен в его невиновности, или правильнее сказать, в малой степени вины.