Монах Ордена феникса
Шрифт:
Запинаясь о черепа, раздраженно отпинывая их в сторону, Альфонсо долго исследовал, маленькую комнатку, так и не раскрыв секрета вентиляции, но зато сначала не поверил ушам – раздались голоса. Человеческие голоса. Жадно вслушивался он в эти волшебные звуки, едва не плача от счастья. Ведь где то там, наверху, всего лишь в паре тысяч тонн каменных глыб от него были живые люди.
– Мы на грани мировой войны, – донеслось сверху. Голос был искажен, но Альфонсо его узнал – первый советник короля. – Один единственный конфликт, и все страны сцепятся, как собаки друг другу в глотку. И тогда нам не выжить – с нашей маленькой страной, побитой голодом, чумой, нищетой, еще и на грани бунта – нас просто раздавят, как котят.
– Я понимаю тебя, – это голос королевы. Какой, однако, он приятный, хоть гулкий и глухой, как из колодца.
– Но наш дурак король уперся в союз с этой Эстерией, как баран в новые ворота, и слушать ничего не хочет. Вот только они предадут нас, как только запахнет войной и лягут на спину перед любой страной побольше.
Эстерия – маленькая– чуть побольше Эгибетуза, страна на севере.
– Степь, – задумчиво проговорил Минитека– союз с ней наше единственное спасение. Принц Расих согласился взять Аленку в жены и стать нашими союзниками. Теперь дело за нашим величеством…
Та поездка в Степь была куда как успешна, – сказала королева, – но нападение черного волка меня испугало – а не знак ли это свыше? Если бы не этот монах, не известно, чем бы все это кончилось… От него осталось что нибудь?
– Ни кусочка. Там, на стене, была просто адская бойня, но ни клочка кожаной куртки, ни пучка волос. Он словно исчез. Проклятая Аэронова гордость – протащили его на веревке, экое оскорбление. Можно было сделать из него посланника господа, спасителя человечества, святого, наконец, заткнуть глотку обнаглевшему Бурлидо, который возомнил себя второй властью. И марионетку, которая поведет серую массу толпы в нужную нам сторону. Теперь все пошло прахом…
Разговор продолжился, но Альфонсо услышал звуки поинтереснее – где то, очень тихо, прошипел поток воды, сверху капнуло, и его осенило – куда должна стекать вода из бани? Вода стекала в желоб, продолбленный в полу через всю парную и теряющийся за стеной; Альфонсо уже хотел кричать от отчаяния, когда обнаружил дверь в соседнее помещение. Где то там, впереди, буйным потоком шумела вода, пахло сыростью, тиной, фекалиями и свободой. Продолбленный желоб впадал в подземную реку – пугающую своим ревом и чернотой, смрадную – видимо, все отходы замка попадали сюда- но дарующую надежду на выход из подземелья, на свет и воздух. Судорожно вздохнув, Альфонсо шагнул вперед в холодную воду. Пшикнул на прощанье факел и погас. Его, как и Альфонсо, быстро понесло вперед, стукая о стены, разворачивая на поворотах, затягивая в какие то тоннели. Но если факел плыл по течению не сопротивляясь, то Альфонсо всеми силами пытался выгрести на поверхность: плавать он не любил, соответственно делать этого не умел и бесполезные его движения руками и ногами позволяли ему вынырнуть лишь на жалкие мгновенья. Потоком его постоянно переворачивало вверх ногами, стукало о стены, несло куда то с бешеной скоростью, заливая уши, глаза и нос, и когда обессиливший, ушибленный и окоченевший Альфонсо уже смирился со смертью, когда сильной рукой потока его потащило на самое дно, он вдруг всплыл, и ударил по глазам солнечный свет, цепкие лапы потока разжались и бурная река- убийца стала покорной и спокойной, к тому же мелкой.
Кашляя противной, горькой водой, одновременно жадно глотая воздух, выполз Альфонсо на берег, не веря, что живой, ослепший от света, оглохший от разнообразных земных звуков, мокрый и счастливый. Почувствовав под собой земную твердь, упал он на спину, долго-долго пытался отдышаться, щурился на белые облака, не имея возможности встать. Перед ним, на другой стороне реки, возвышалась громада Стены, такая красивая и монументальная днем…
Сначала из кустов появился ободранный нос, который повернулся по ветру сморщился, был облизнут языком, затем вышел из кустов и весь остальной пес – грязный, ободранный, награжденный, словно медалями, сотней колючек и сверкающий лысинами лишая, осмотрелся и рыкнул. Белоснежная, грациозная собачка вышла – нет выгорцевала следом, чеканя точеными ногами каждый шаг, сверкая на остатках солнца блестящей шерстью, и скалясь при этом довольным оскалом. Следом покатились щенята – бело серые, с уродливыми, висящими ушами, как у отца, и серо- белые – с признаками породы как у матери. Пес посмотрел на Альфонсо, и видимо счел его безопасным и не вкусным, поскольку отвернулся, и все семейство принялось грызть чью то руку у берега речки.
– Твари счастливые. Поганые шавки и те вместе, – злобно подумал Альфонсо, глядя на довольные собачьи рожи. Красное, щекастое лицо ее всплыло в памяти, и эти глаза…Они узкие, их почти не видно, но то, что видать – прекрасно, хоть и не симметрично.
От счастливой собачьей семьи защемило сердце – плешивый пес живет с собакой королевской породы, невольно Альфонсо провел аналогию между собой и Иссилаидой ведь он, какой то захудалый граф был также не достоин этого божественного существа, и загрустил. Прощай прелестница, прощай ангел прекрасных сновидений, я уйду из этой проклятой страны навечно…
Со всей злостью любовного отчаяния швырнул Альфонсо камень в плешивого пса, поднялся на ноги, побрел в клоаку социальной жизни, на людское дно – в Нижний город. Появляться там, в новой кожаной курке, хоть и драной, грязной и вонючей днем, было сродни самоубийству, по этому пришлось ждать ночи, и в итоге в Нижний город он пришел в темноте – грязный, облепленный репьями, поцарапанный ветками, злой и голодный.
То, на что падал скудный лунный свет сложно было назвать домами – скорее это было похоже на наваленную кучу гнилых досок, коры, мотающейся на ветру, пакли и еще чего то такого, неопределимого в темноте. Тем удивительнее было увидеть в этом малоупорядоченном наборе хлама дверь, которая еще и не развалилась от стука. Ответом было отборное ругательство, какой то грохот и крик пьяного мужика, что то стукнулось об дверь, едва не сломав ее. Альфонсо побрел дальше, хлюпая по щиколотку в дурно пахнущем ручье – главной артерии этой деревни, около которой валялись тела – тощие, оборванные, не всегда живые, и не все трезвые. У одного из них ковырялся человек – оказалось, девочка лет семи, кряхтела и плакала, пытаясь перевернуть труп какого то мужика. Увидев Альфонсо, она замерла на месте, не сводя с него взгляда – блестели в свете луны огромные на осунувшемся детском лице глаза – даже в темноте голодные и испуганные. Она дрожала, от страха, но не уходила – еще и стояла не ровно, шатаясь из стороны в сторону.
– Чего она там ковыряется, – подумал Альфонсо, подошел поближе, перевернул труп – и сначала не понял, зачем это сделал. А потом, оказалось, что в руке у счастливчика, испачканная грязью и еще бог знает чем нехорошим, была зажата кость – наверное, собачья, но наверняка сказать было трудно. Да и не зачем.
– Ты это, что ли хотела забрать?
– Дяденька, оставьте немножко…– слабо прошелестела девочка.
– Чего оставить? Чего тут есть?
Вообще то хлюпанье раздалось задолго до нападения, по этому слабый крик и взмах топором не были неожиданными – Альфонсо обернулся на звук, легко увернулся, треснул нападающего кулаком по затылку, и тот упал, выронив топор, поползал по грязи, рыча в лужу, затих. Обернувшись, Альфонсо увидел, что девочка времени зря не теряла – она пыталась выдернуть кость из задубевших пальцев трупа, однако когда поняла, что времени нет, принялась грызть ее прямо на месте. Альфонсо поморщился, отпихнул невесомое тельце в сторону, отрезал кинжалом пальцы мертвому мужику, отлепил их от трофея, выкинул в сторону.
– Ешь, – протянул он кость ребенку.
– Ты знаешь, что один единственный пир в королевском замке мог бы накормить десять деревень, таких как ваша?– спросил он девочку, глядя, как та грызет грязный, протухший кусок собачьей ноги, вгрызаясь зубами в кость. – А еще они выкидывают утку, если ее всего один раз укусили на помойку, даже если она целая.
Даже если бы девчонка его и слушала, то не поверила бы. Она, скорее всего, утку то целую не видела никогда, не говоря о том, чтобы додуматься выкинуть то, что можно съесть.
Альфонсо пожал плечами, похлюпал дальше туда – где зажравшиеся люди не едят простое мясо, а с особых мест животных особой породы, ведь оно сочнее и вкуснее, – выкидывая остальное свиньям, туда, где нищета и голод не раздражают масляный взор объевшегося в очередной раз графа, а значит их и не существует. Туда, где люди не знают, чего бы такого съесть, что им еще не надоело.
Дальше становилось все лучше и лучше – домики стали походить на маленькие, но все же домики, даже потянуло дымком, и едой, так, что Альфонсо подавился слюной, долго кашлял. Жутко хотелось есть, до той поры, пока посреди ночи вдруг со Стены не раздался вопль – в звенящий тишине ночи он был словно удар молотка по голове – запахло сырой кровью, внутренностями, человеческой болью и страхом – Альфонсо поежился, и, хоть и не ел уже сутки, потерял аппетит, едва сдерживая порыв к рвоте, судорожно стараясь забыть то, что он там видел. Говорили, что если не оставлять людей на Стене, то черные птицы начнут летать по городу, и что для них проломить крышу или выбить дверь не составляет особого труда. Побывав на Стене, Альфонсо этому верил, по этому спрятался под один из домов- он знал, что птицы наедятся дежурных, и что он далеко от Стены, но беспокойство… Оно жило само по себе и захватывало организм тогда, когда ему было надо без разговоров.