Монах
Шрифт:
Ничего, Судьба всех расставит по своим местам, придет и их черед. Их имена тоже есть в списке. Главное - не спешить.
– Да, у меня вся жизнь впереди… Справедливость восстановить я успею, - пробормотал Клемент.
– В крайнем случае, могу ненадолго затаиться. Только бы они не вздумали проверить подземные ходы. Если кому-нибудь придет в голову эта идея, я больше не смогу здесь оставаться.
На этот случай монах разработал для себя детальный план отступления. Он поставил в коридорах несколько скрытых механизмов, которые должны были оповестить его о приближении незваных гостей. Таким образом, он обезопасил себя от внезапного
– В этом мире нас держат только привязанности. Вне их нет ничего.
Он отыскал среди бумаг толстую тетрадь в кожаном перелете.
Это был его дневник. Он завел его всего две недели назад. Чувствуя острую потребность излить кому-нибудь душу, и не имея живого собеседника, он использовал для этих целей эту тетрадь. Клемент надеялся, что когда-нибудь ее прочтут и, возможно, читатель на миг задумается, оглянется назад и посмотрит на свою собственную жизнь по-другому.
Он не писал в нем ничего конкретного: здесь были только наблюдения да те философские вопросы, которые он порою задавал сам себе и не находил ответа.
Сейчас его особенно остро волновала проблема смысла жизни. Он так и написал: "В чем смысл бытия?" и дважды подчеркнул вопрос. Ему выпала честь быть знакомым с самим Смертью, но эта встреча, вместо того чтобы избавить его от мучительных размышлений принесла новый виток сомнений. Клемент знал, что Смерть глубоко несчастен и данный факт сбивал монаха с толку. Возможно, это происходит потому, что ранее Рихтер был человеком? Да, но верит ли он всему тому, что Смерть рассказал ему о себе?
Да, он верит ему. Смерть назвал ему свое имя, обычное человеческое имя. Рихтер… Но если задуматься, то все вместе - это невероятно. Он видел Смерть, разговаривал с ним. Рихтер замедлял ради него время, обучал его…
Клемент отложил карандаш в сторону и в волнении принялся мерить шагами комнату. Забывшись, монах нечаянно задел ногой ящик и пребольно ушиб лодыжку о железную скобу.
– Вот зараза!
– он с ненавистью пнул обидчика и сел на кровать.
– Что же мне так не везет? Может, завести себе какое-нибудь животное, - размышлял вслух монах, - которое будет скрашивать мое одиночество? Святой Мартин, например, с удовольствием возился с всякими зверями и птицами, что правда не мешало ему есть мясные котлеты.
При упоминании о котлетах у Клемента заболел желудок. Он не ел, как следует, уже три дня, а то и больше. Но у него же есть деньги и никто не помешает ему исправить это досадное упущение. В дальнем углу раздался скрежет, и в свете огня блеснула пара маленьких черных глаз.
– А вот и животное, - мрачно сказал Клемент, поднимаясь и протягивая руку за ножом.
– Нет, крысы здесь - это явно лишнее.
Крыса оказалась благоразумной. Она не стала испытывать судьбу и убралась обратно в дыру, из которой появилась. В гнезде ее ждали десяток маленьких крысят, и ведомая материнским инстинктом она чувствовала себя за них в ответе.
– А ведь совсем недавно заколачивал, - вздохнул монах, закидывая дыру осколками битого кирпича и придвигая к этому месту ящик.
Между стеной и ящиком он просунул лист жести для верности.
Интересно, что бы стала делать Мирра, если бы была здесь и увидела крысу? Одно из двух - она или смастерила бы из нее чучело, или приручила и везде носила грызуна с собой. Представить, что Мирра вдруг испугается и с визгом заберется на стул, умоляя избавить ее от этого ужасного чудовища, монах не мог.
Клемент покачал головой и потянулся за маской. Он не хотел признаваться самому себе, но ему очень не хватало этой девочки. Ее смеха, глупых вопросов, бесконечной болтовни и извечных попыток сунуть нос не в свое дело. Она была такой живой, как огонек пламени, который мог осветить собой любую, даже самую непроницаемую тьму. Мирра никогда не давала ему скучать. Когда она была рядом, он помнил, что он не безликий монах, а человек, со своими достоинствами и недостатками.
Как же он был глуп… Ведь он тогда хотел повернуть обратно! Да что тут скажешь… Он никогда не простит себе этого. По его вине огонек был погашен… С этим ничего не поделаешь. Нужно научиться жить с этим или… перестать жить вовсе.
Монах с сомнением посмотрел на рукоять кинжала, который мирно покоился в ножнах. Может, лучше одним махом прекратить свои мучения? Хватит ли у него духу оборвать собственную жизнь? Вряд ли он сможет хладнокровно перерезать себе горло, но ведь всегда остается яд. Он смело посмотрит Рихтеру в глаза, когда тот явиться за ним, узнает, наконец, так ли уж страшен взгляд Смерти. Он завершит свои дела, доведет месть до конца и упокоиться с миром в глухой чаще леса.
Он же знает, что его душа бессмертна, она частица благостного Света и поэтому важнее всего. Намного страшнее было бы вовсе не знать этого. Быть уверенным, что у тебя есть только тело и ничего больше. Что ты случайность, нелепая, как и все случайности, и даже если являешься звеном в цепи каких-то событий, то вся цепь, которой ты предаешь столько значения, на самом деле ничтожна.
Человеческий род, все его достижения, города, произведения искусства, память поколений - не важнее чихания простуженного барсука в осеннем лесу. И твоя смерть, которая превратит тело в кусок гниющей плоти - это навсегда. Смерть - это так страшно… Для тех людей, кто считает, что они - это их руки, ноги, голова или сознание. Будто бы сознание делает их такими, какие они есть…
Но ведь ему совершенно нечего бояться. Его вера непоколебима, он знает, что не обратится в ничто.
Да и что во вселенной значит ничтожное хрупкое тело? Это прах земли, на время взятый взаймы и который придется вернуть. Он перенесет физическую смерть и возможно сольется со Светом. Вот чего нужно желать, к чему нужно стремится. Даже если это произойдет не сейчас, а через тысячу жизней, но это обязательно произойдет. Свет дарит мир, покой и любовь. Он чистая сила созидания, в противовес разрушающей силе Тьме. Свет его манит, зовет. Он незримо присутствует во всем…
– Сам себе не верю, - пробормотал монах, качая головой.
– Надо решать, что делать со своей жизнью сейчас, а не погружаться в пучину метафизических размышлений. В ней ведь и утонуть недолго.
"Утонуть" в его понимании означало сойти с ума. Клемент был свидетелем того, как старые монахи, месяцами не выходящие из своих келий, после трехнедельного зимнего поста начинали говорить странные вещи. Они без конца философствовали об истинной природе Света, и сложную нить их рассуждений больше никому не удавалось проследить. По правде, говоря, они несли редкостную чепуху, и не выносили, когда с ними не соглашались. Настоятель же, исключительно из уважения к сединам старцев, запрещал остальным братьям им перечить. Он втайне призывал монахов к состраданию и пониманию человеческого несовершенства.