Монастырские утехи
Шрифт:
— Почему? — удивился Евтихий.
— Вы ещё мужчина в соку...
И, сказав так, она вздохнула.
Валенца, молодая и красивая вдовушка, была словно с тех картинок, что Евтихий
нашёл в часослове монаха: высокая, в теле, кожа белая, овальное лицо, большие, как
два чёрных жука, красные, всегда улыбающиеся пухлые губы и ямочки на щеках.
Волосы чёрные, как вороново крыло, кудрями ложились на плечи, локонами завивались
на висках и у ушей. Она ходила
образом, что под мышками виднелись кусты волос и выдавались вперёд
просвечивающие сквозь тонкую ткань налитые груди. Монах нескромно опустил глаза
ниже её талии, дабы разглядеть в подробностях чудо ляжек и другие сладостные
женские прелести, спрятанные под юбкой, пожалуй узковатой, из-под которой
виднелись тонкие белые лодыжки.
Женщина была само искушение, целый омут обольщений; с эдаким вражеским
наваждением стоило помериться силами.
Евтихий, ободрённый ухищрениями Валенцы, застенчиво поведал ей свою заботу,
вернее, рассказал о страстном нетерпении аскета, не находящего случая подвергнуть
испытанию своё тело.
— Может ли такое быть, отец, чтобы не нашлось женщины, готовой помочь вам в этом
почетном деле,— возмущалась вдохновлённая Валенца.
Тогда благочестивый осмелился смиренно просить у неё обещания выполнить вдвоем
это богоугодное дело, которое и её увенчает добродетелью.
Женщина коварно улыбнулась и, притворясь, что ему сочувствует, согласилась пустить
его на ночь в спальню, где она будет служить ему ради славной победы над дьяволом
похоти. Мысленно же она не уставала удивляться искусному лицемерию и коварству
монаха. Слушая, она взвешивала и оценивала на глаз; ей нравился его воинственный
вид, широкий насупленный лоб, нос прямой и тонкий с изящными ноздрями, глубоко
посаженные, обведённые тенями горящие глаза, худое лицо, сожжённое внутренним
огнем. Он был похож на героя, красовавшегося на стене у входа в её харчевню, и она
хотела быть взнузданной наподобие коня, послушного его шпорам.
Она закрыла харчевню пораньше, отправила слуг спать и пустила блаженного через
заднюю дверь в свои покои, где их ожидал богатый стол с разнообразными кушаньями,
фруктами и напитками. Монах ни к чему не притронулся, несмотря на приглашения и
пример хозяйки, которая ела и пила с большой невоздержанностью.
«Чертов чернец,— думала она,— умеет притворяться!»
Блаженный терпеливо ждал.
Она у него на глазах не спеша разделась. Освобождённая от корсажа синяя юбка упала
к ногам, и из её лепестков женщина вышла как сердцевина гигантского
стянутая через голову, полетела в сторону, рукава её вспорхнули, как крылья... И нагая
женщина, подложив руки под голову, гордо растянулась на тахте.
Евтихий отскочил к двери, встал на колени и уставился на неё, вытаращив глаза; его
бил озноб, но он не шевелился, только быстро повторял в уме молитвы, защищавшие от
опасностей, и призывал спасителя, всё чаще ударяясь лбом о пол.
Валенца переменила позу: она оперлась на локоть, повернулась к нему лицом и
некоторое время терпеливо его разглядывала, потягивая кофе из чашки, стоявшей на
маленьком столике.
— Подойди, отец, ко мне поближе,— сюсюкала она, маня его отливающей
перламутром рукой.— После помолишься...
Евтихий поднял глаза, слепо поморгал и двинулся к выходу, одежды вздулись на нем,
готовые улететь чёрными бабочками на свет... Но тут же снова упал на колени и стал
бить поклоны, касаясь лбом пола и крестясь ещё поспешнее.
Женщина немного подождала. Потом спросила неясным голосом:
— Как ты хочешь, чтобы я лежала? Так не лучше? Посмотри-ка...
И она повернулась на спину...
Тело, сперва натянутое, как струна, готовая зазвучать, утратило напряжённость в
таинственном изгибе поясницы, но не обмякло.
В лёгкой дрожи пылали, точно хотели улететь, вздыбленные груди... и в голове
Евтихия засветилась строка из «Песни песней»: «Груди твои, как два белых голубя».
Евтихий глухо застонал, забился, зубы его застучали, пена выступила в углах рта. Но
он не сдвинулся с места.
Валенца, всё более и более удивлённая неожиданным поведением монаха, снова
повернулась к нему, ослепив его своим голым телом с тайником, где расселина между
ляжек завершалась чёрной родинкой под животом, напоминающим округлостью вал,
остановленный в своем движении.
— Или тебе больше нравится так?
И она раздвинула ноги и неестественно расхохоталась, а потом, с трудом
остановившись, сердито сказала:
— Ты что же это, отец, так нечестно...
Монах прислушался.
— Чтобы это была настоящая борьба с искушением, надо тебе раздеться и подойти
сюда поближе. Вот тогда ты докажешь свою стойкость... А так... Ты ведь убегаешь...
Евтихий испуганно стянул на себе одежды — словно его вдруг пронзил холод — и
пощупал свой молоточек.
— Ну, иди же, я помогу тебе снять эту тяжёлую рясу!
И её руки белым капканом протянулись ему навстречу. Блаженному они показались