Монастырские утехи

Войкулеску Василе

Воспитанный в строгости, по всем монашеским правилам, он постригся ещё до того,

как переступил порог молодости, и принял имя Евтихий. Тогда же он усвоил всю

богословскую премудрость, какой располагали у нас в те времена, и, сверх того,

выучил греческий язык у псаломщика, бежавшего из Царьграда, который прожужжал

ему уши всякими сказками о святой стране и Иерусалиме.

Когда еклесиарх решил в третий раз совершить паломничество ко гробу господню,

Евтихию

было нетрудно убедить дядюшку взять его с собой. Но едва они добрались,

нагруженные дарами, до места, как старик умер. Маленький монах-сирота получил

приют в греческом монастыре, где и гостил, ожидая случая, чтобы вернуться на

родину. Однако в конце концов он так привязался к тамошним местам и людям, что

уже и не помышлял о возвращении.

Потом из-за одного убийства, о котором Евтихий иногда рассказывал, он бежал в

Мизир, который зовется также Египтом, где, воодушевлённый деяниями великого

подвижника Антония, на семь лет избрал себе местом покаяния скит Фивский; там и

жил он отшельником на могилах древних египтян. С воображением, зажжённым

солнцем пустыни, он одно за одним испытал все искушения святого, чьей жизни и

борениям с призраками грехов стремился в точности следовать. День за днем, ночь за

ночью он жил лишь среди осаждавших его видений, то прекрасных, то уродливых, от

царицы Савской или Авестийской до дьяволиц с головою свиньи. И уже не мыслил он

без них своего существования.

После покаяния он отправился дальше и бесстрашно поднял из камышей Нила

библейского левиафана, крокодила. Он останавливался среди руин, служивших ему

убежищем, где испуганные аспиды скользили по его ногам. Он прошёл страну Нубию и

святой город Аксум. Путешествовал к монастырю без ворот, тому, что стоит на

вершине Синая, куда можно проникнуть, лишь перебравшись через стену в корзине,

которую тянут на верёвках. Прошёл Сирию, Ливан с его кедрами Соломона,

присутствовал на службе в церкви маронитов, задержался у древних коптов... Из всего

этого он вышел не только обогащённый умом, но и отягчённый открывшимися ему

тайнами, традициями, легендами, чудачествами, ересями, которые воспринимал

глубоко и с жадностью. Он вернулся в Иерусалим, но его исступлённый аскетизм,

борьба с искушениями и другие непереносимые привычки, привезённые из глубин

Африки, кололи глаза высшему православному духовенству, чья жизнь во Христе

была исполнена расслабленной ожиревшей лени,— хотя сперва Евтихий был

обласкан, как герой.

Чтобы избавиться от Евтихия, не задев тех, кто почитал его святым, патриархия

Иерусалима отправила его

на родину с высшими полномочиями в отношении

монастырей и скитов во имя гроба господня. Так вернулся Евтихий к молитвам и

чёткам, к которым была привержена митрополия Бухареста, где принял он постриг.

Здесь ему не понравилось; он, с его исступлённым аскетизмом, с покаяниями, которые

волочил за собою повсюду, был тут так же не ко двору, как и среди лавров Иерусалима.

Приведя все дела в порядок, он удалился на берег озера, в Чернику — обитель, где пять

лет подряд возмущал спокойствие монашества своею одержимостью и терзаниями, от

которых братья тщились его отучить.

— Откуда у тебя,— спросил его однажды игумен, захмелев от бессонной ночи, на

протяжении коей под окном его били в таз,— откуда у тебя эти ужасные привычки,

отнюдь не духовные?

— Какие, ваше высокопреподобие? — смиренно недоумевал Евтихий.

— Битьё по тазу и выстрелы,— с досадой пояснил настоятель.— Не хватает ещё труб!..

И он вздохнул.

— Их вы тоже услышите на Страшном суде, однако тогда будет поздно,— не

остался в долгу блаженный.

— Ладно, ладно... Не станем говорить о том, что будет там, на небе... Я спрашиваю

тебя о том, что ты творишь здесь, в наших стенах.

— Сколько побродишь, столько и увидишь,— ответил уязвлённый судимый.

— Стало быть, что видишь и слышишь, то и принимаешь? — досаждал ему игумен.

— Если это хорошо или полезно, то конечно,— невинно ответствовал Евтихий.

— Не вижу, чем это может быть полезно,— жалобно сказал старик.— Разъясни мне.

— Так вот,— начал блаженный,— я побывал в глубине Мизира, в старой лавре

коптских монахов, которые крестили арапов с губами толстыми, как пальцы вашего

высокопреподобия.

Тут настоятель, смущённый взглядом Евтихия, который не отрываясь смотрел на его

пальцы, похожие на сардельки, спрятал их в рукава рясы...

— А как вы полагаете, ваше высокопреподобие, чем разогнали они этих оборотней,

которые поедали их луну, а также других досаждавших им демонов?

— Молитвами,— вздохнул игумен.

— Какое!.. Молитвами ничего им было не добиться. Они вышли с барабанами из

человечьей кожи.

Тут игумен покраснел точно рак, опасаясь, как бы Евтихию в один прекрасный день не

пришла охота содрать кожу с кого-нибудь из братьев и натянуть её на барабан.

И игумен поневоле смягчился.

— Во всяком случае, барабаны звучат мягче, чем твой таз.

— Полноте! Вы их просто не слышали. Даже черти их не выдерживают, не то что ваше