Монастырские утехи
Шрифт:
Сперва на него обрушился дьявол денег, Маммона. Почему не принадлежало ему
богатство, которое он нес с собою? Он мог бы присвоить его, если бы убежал в
дальние страны и там спрятался... Разве не знал он как свои пять пальцев Восток? И
золото толкало его, жгло ему тело. Но немедля другое искушение, вспыхнувшее там
же, захлестнуло его и слилося с первым: искушение похоти... Белое тело Валенцы
плясало у него перед глазами и тащило его к мосту Калинин.
сведёт её с ума, заставит бежать в дальние страны... Он кружил около трактира; было
слишком рано, даже слуги не встали. Хозяйка спала, и ему наяву померещилась голая
гречанка: она раскинула по простыне ноги, а он осыпал её золотым дождем... И
искушение похоти покрыло и превзошло искушение. денег.
Третье искушение излилось ему во чрево... Все яства скоромной пищи, придающие
вкус жизни, представились ему, он почувствовал их запахи, и рот его наполнился слюною.
Женщина раскладывала их перед Евтихием, маня рукою цвета слоновой кости...
Воздержание было уже невозможно. Дьяволы толкали его в сени трактира, он готов
был стучать в ставни. Растерянный, он поднял глаза: на побеленной известью
стене, вспыхнувшей в первых солнечных лучах, грозно бодрствовал на белом коне не
Михай, но архангел. Ужаснувшись, Евтихий отпрянул назад и бросился бежать,
нащупывая свой молоточек. Некоторое время он плутал наугад, как в бреду, пока ему
не встретилась на пути церковь, в притворе которой он и нашёл приют. Упав ниц, он
обратил глаза свои на стену с изображением Страшного суда, и тут только
успокоился. Всходило солнце, и яркий свет омыл его. Он встал и поспешил в
монастырь. Прошёл через рынок, мимо дровяных складов, мимо мастерских —
ткацких, сапожных, кожевенных и других всевозможных лавчонок, где мальчики
на побегушках вывешивали под навесами кэчулы, сапоги, шаровары, платки, пояса,
войлочные накидки, пелерины... От запаха сложенных в штабеля еловых досок, от
пестрых ситцев у него разбежались глаза и смешались мысли. При выходе он
остановился перед трактиром, вспомнив про водку, заказанную Валенце. Он вошёл,
купил два штофа и всунул их в карманы рясы — их тяжесть с двух сторон
восстановила его равновесие — и он двинулся дальше.
Дорога, ещё устланная росою, спускалась в топкую долину, где пасся скот Гикулештов,
чей дворец сверкал своими крышами сквозь листву парка. Он не спешил. Дойдя до
тропки, которая вела вправо, он вступил под шатёр леса... Власия его поглотила.
Искушение женщиной пронеслось, как буря. Но здесь, в лесу, возродилось другое —
искушение золотом. Что, если он
этому вонючему игумену такая масса денег? В то время как он с лёгкостью может
отправиться в Галац и оттуда, на корабле, к Афинам или Иерусалиму. Но у дьявола не
было уже сил обрушиться на него, как вначале, и блаженный с лёгкостью его поборол:
в конце концов, что делать с золотом? Как строить — даже святой дом — на деньги,
добытые грехом? А куда ещё их тратить, он не знал... Лучше уж подождать: змея в
келье должна обратиться в золото. Если ему удастся уйти от тех, что его преследуют...
От этих быстрых шагов...
Он как раз добрался примерно до центра Власии, до одной полянки, когда кто-то сзади
рявкнул:
— Стой!
Из-за ствола вечнозелёного дуба выскочили два разбойника с мушкетами наперевес...
«Бесы»,— подумал Евтихий, остановился и стал креститься.
— Руки вверх! — приказал один из них.
«Это, пожалуй, не черти, а разбойники»,— подумал, отрезвев, блаженный.
Приходилось ему страдать и от них, когда он ходил по арабским пустыням.
Сопротивляться значило получить пулю в грудь. И он поднял руки. Грабители
зловеще приближались.
Отец Евтихий распознал их с первого взгляда: слева, кажется, был начальник,
атаман; он выше, плечистее, сильнее и неповоротливее, лицо загорелое, скуластое,
злые глаза, чёрные, как мазут, толстые губы. Другой похудее, погибче, но жилистый,
хотя и не выглядел сильным, бледнолицый и не такой мрачный. Оба горделиво
подкручивали длинные усы, торчавшие почти до ушей. Разбойники были в белых
рубахах, коротких безрукавках из грубой белой шерсти, расшитых чёрным; на
роскошных шевелюрах сидели тюбетейки, украшенные серебром и слегка
сдвинутые набок. Штаны, широкие сверху, сужались к щиколоткам, на ногах —
остроносая крестьянская обувь; у пояса пистолеты и ножи.
— Что вам от меня надо, братья? — жалобно заныл блаженный, притворившись
более трусливым, чем он был на самом деле.
— Деньги, чернец.— И они, как клешнями, сжали ему руки.
— Деньги монастырские,— пролепетал Евтихий.
— Молчи, не то убью! Где они? Вынимай! Монах уже не колебался.
— Пустите меня, иначе я не могу их достать.
Бандиты разжали руки, но не спускали с него глаз. Тот, который молчал,
вытащил из-за пояса нож и схватил его зубами, чтобы быть наготове.
Мушкеты были теперь ни к чему.
Евтихий поспешно вытащил из-за пазухи кошель с деньгами и пытался отвязать его от