Монгольская империя и кочевой мир

Флетчер Джозеф Смит

Ал-Умари упоминает и другие правила о воинской дисциплине и об ответственности войсковых подразделений: «В ходе атаки (karr) или бегства (farr), когда солдат теряет свое снаряжение, свой лук или свою поклажу [колчан], тот, кто за ним следует, должен спуститься [с лошади], чтобы ему помочь. Если он этого не сделает, будет убит» [Al-Umari 1968, p. 9]. Возможно, что в основе этого правила было отношение к посягательству на omoq (гордость), связанную с потерей колчана, упоминание о котором есть в § 190 Сокровенного сказания: «Жизнь мне нужна ли, если с живого снял неприятель сайдак у меня?». В монгольском языке слово omoq является вариантом oboq (семья,

клан, племя), эти термины взаимозаменяемы. Действительно, гордость клана, его выживание состоит в его способности защищаться или быть отмщенным членами линиджа: тот, кто теряет колчан, не может больше выполнять свои основные обязанности, он теряет таким образом честь [Hamayon 1980, p. 122].

Любое нарушение военной дисциплины каралось смертью, причем способ наказания приговоренного не уточнялся в немонгольских источниках; так как их авторы не могли понять символического значения формы приведения приговора в исполнение.

Шаман, имперская семья и государство

Шаман, как мы видели, был центральным персонажем в системе шаманских представлений. Елизабет Ендикотт-Вест в недавней статье о роли шаманов при дворе Юань подчеркивает, что термин боо, который в монгольском языке обозначает шамана, не обнаруживает этого смысла в Сокровенном сказании, где упоминается пять раз [§ 181, 272, Endicott-West 1999]. В этом тексте шаманы выполняют свои традиционные функции: они выявляют предзнаменования и вступают в контакт с духами династии Цинь, наславшими болезнь на Угэдэя в отместку за набеги монголов на их территорию [§ 272].

Во времена Мункэ, как свидетельствует Гийом де Рубрук, много шаманов было в Каракоруме. Он называет их «священниками монголов» и людьми божественными, колдунами/предсказателями, т. е. теми, кто понимает природу своей деятельности [Rubruck 1929, p. 300; Boyle 1972, p. 1979]. Шаманы предсказывали благоприятные и неблагоприятные дни: войска никогда не начинали войну без их совета. В их обязанность входило очищение окуриванием всего, что приносилось ко двору. С ними советовались по колдовским делам.

Обвинение в колдовстве могло повлечь за собой серьезное наказание и послужить предлогом для уничтожения политических противников. Гийом де Рубрук сообщает: «Монкэ лично сказал мне, что Шамус [Огул Хаймиш] была худшей из ведьм и что своими чарами она уничтожила всех его родных» [Rubruck 1929, с. 308]. Это свидетельство — отголосок сведения счетов кровными родственниками, которое имело место между потомками Угэдэя и сторонниками Мункэ после прихода последнего к власти. Огул Хайминц вдова Гуйука, которая наследовала ему в качестве регента, была наказана, без сомнения, по причине оппозиции к Мункэ.

Персидские источники упоминают приговоры множеству людей, наказанных за упражнения в волшебстве, или тех, кто предавался магической практике. Туганджук-хатун, одна из жен Аргуна, обвинялась шаманами (qamari) в «магии (sihr)», которая привела к болезни мужа. Она была осуждена судом (yarghu) и утоплена вместе с другими женщинами из ее окружения [Rashid al-Din 1959, p. 823–824]. Мы можем упомянуть также случай с персидским чиновником Мадж ал-Мулк ал-Язди, который, обеспокоенный своей враждой с семьей Джувейни, был обвинен в чародействе под предлогом того, что он носил на себе «кусочек кожи льва с текстом на неизвестном языке». Отправленный на суд (yarghu), Мадж ал-Мулк ал-Язди был приговорен к смерти. Чтобы предотвратить возможность символического возрождения, его тело, разделенное на части, было «предано огню», затем съедено, тогда как его кровь была выпита [Rashid al-Din 1959, p. 785–787].

Яса и купцы

Чингис-хан придавал, как мы видели в случае с Отраром, большое значение торговле с начала своего завоевания. Исследования о возникновении кочевых империй показали, что союз между «харизматическим кланом» и крупными торговцами способствовал

экспансии кочевых государств, которые таким образом были в состоянии установить политический контроль над торговыми путями [Allsen 1989, p. 83–84]. Парадоксально, но только два автора из известных источников упоминают о торговле в связи с Ясой.

Ал-Джувейни вспоминает случай, где речь идет о мусульманском купце, потерявшем капитал, который ему доверил Угэдэй, и прощенным последним [Al-Juvayni 1912, I, p. 167]. Тогда как ал-Умари пишет, что торговец, терявший трижды капитал, который ему доверили, подвергается смертной казни [Al-Umari 1968, p. 8].

Роль и значение торговцев в Монгольской империи изучались Томасом Аллсеном в статье, изданной в 1989 г. [Allsen 1989]. Термином, используемым для обозначения крупных торговцев, которые циркулировали в империи, был ortoq, слово тюркского происхождения, означающее «партнер». Ortoq — это торговец, который совершал коммерческие операции с капиталом, который ему доверили принцы-чингисиды или высокопоставленные чиновники при дворе. Во время правления Угэдэя (1229–1241) влияние торговцев увеличивается. Как об этом свидетельствовал сунский путешественник по Монголии, один из тех, кто достиг Каракорума в 1234 г., император, принцы и принцессы крови, их семьи — все доверяли свое серебро мусульманам для увеличения дохода. Эти торговцы имели обыкновение лгать, что товары, которые они перевозили, украдены, и они требовали их возмещения местным населением.

В кочевом обществе, где стада часто могли заблудиться, в соответствии с правилами взаимопомощи обычай обязывал соседей восстанавливать потерянных животных. Эта практика, описанная многими путешественниками, была учреждена в границах империи. Мусульманские купцы быстро поняли, что они могут извлечь выгоду из этого обычая кочевников. Чтобы положить конец правонарушениям, Мункэ попытался поставить торговцев под контроль центральной администрации. Он запретил им использовать лошадей официальной почтовой службы (yarn), их доходы контролировались, как и другие подданные империи, они облагались налогом. Правило, приводимое ал-Умари, свидетельствует о важной роли торговли в империи, оно могло быть дальним отголоском этого постановления.

б. Регламентация социальных отношений.

При организации Монгольского государства Чингис-хан придал ему юридический характер. Все действия, которые могли стать источником враждебности между кланами и которые до имперского периода рассматривались в контексте закона мести, были регламентированы. Действительно, в древней племенной системе выступления против соперника не считались нарушениями, а рассматривались как законное отмщение; эти выступления были направлены во вне по отношению к клану, и их ценность даже искусственно завышалась, как свидетельствует Сокровенное сказание. Правонарушениями считались только те действия, которые представляли опасность для внутреннего родового порядка. Напротив, в государственной системе, учрежденной Чингис-ханом, все нарушения становятся внутренними и, следовательно, означают как посягательство на имперский порядок.

Наказание за кражу и ложь

Как уже отмечалось, на хурилтае 1206 г. Чингис-хан доверил Шиги-Худуху исполнение наказаний за воровство и ложь. Воровство вызывало кампании отмщения и враждебность между племенами. Большая часть источников упоминает наказание воровства, но свидетельства авторов различаются в том, какие санкции применялись по отношению к вору. Киракос Ганджакеци пишет: «Они ненавидят кражу до такой степени, что наказывают вора самой страшной смертью» [Ganjakec’i 1963, p. 202], тогда как Гийом де Рубрук уточняет, что наказание смертью применялось только по отношению к вору, совершившему «значительное воровство» [Rubruck 1929, p. 186]. За кражу овцы, например, наказывали только палками. Согласно Марко Поло и Ибн Батута, кражи скота, в частности лошадей, наказывались именно по этой статье. Животные представляли собой важную часть достояния каждого линиджа.