Монгольская империя и кочевой мир
Шрифт:
Латинские источники достаточно информативны для изучения системы представлений о средневековом монгольском обществе; они успешно дополняют сведения арабских авторов, которые представляют, вне контекста, сухой перечень правил и запретов.
В XVIII в. Пети де ла Круа в своей «Истории великого Чингис-хана» начал исследования «кодекса монгольских законов» [Croix 1710]. Он восстановил Ясу, начиная с кратких фрагментов, встречающихся в различных источниках, достаточно поздних. Этот кодекс включал предписания Чингис-хана по управлению государством, дипломатическому обмену, правосудию и отношению между племенами, военные правила; Яса была обнародована на хурилтае 1206 г. Слабость исследования Пети де ла Круа состояла в отсутствии критического подхода к сообщениям текстов; все его сведения были взяты из поздних исламских источников. Реконструкция Ясы, предпринятая Пети де ла Круа, намечала направления будущих исследований [Vernadsky 1940, p. 33–45; Poliak 1942, p. 862–876; Haider 1984, p. 57–59]. В 1937 г. Валентин Рязановский в своей работе, опередившей
Представления о Ясе изменяются только в 1971 г., с появлением важного исследования Дэвида Айалона [Ayalon 1971, p. 97–140]. Он констатирует, что исследователи никогда не пытались обнаружить ни источники ал-Макризи, ни причин, которые побудили его писать о Ясе. На самом деле, когда он начал составлять свои Khitat, монгольская опасность уже давно исчезла. Дэвид Айалон опровергает притязания ал-Макризи на знание содержания Ясы через посредство некоего Ибн-Бурхана, который «видел» копию Ясы в Багдаде. Дэвид Айалон выдвигает мысль, что все арабские источники о Ясе восходят, напрямую или нет, к ал-Джувейни, поскольку источником ал-Макризи явно был ал-Умари, которого он копировал без упоминания имени. Главный вклад Дэвида Айалона — демонстрация фальшивости аргументации ал-Макризи, целью которого было опорочить правительство мамелюков, для чего искались доказательства того, что султаны Каира включали монгольские практики в административные и юридические инстанции (см. аргументацию ал-Макризи [ibid, p. 107–156]).
Недавно Роберт Ирвин приступил к анализу Fakihatal-khulafa’ Ибн-Арабшаха и вновь обратился к теме кодификации письменного права. Он полагает, что, поскольку у монголов была письменность еще при жизни Чингис-хана, то законы основателя империи были сначала написаны. Мы увидим, что главной целью Ибн-Арабшаха было подчеркнуть, в чем юридическая практика монголов отличалась от исламской юрисдикции, исполняемой кади [Irwin 1999, p. 5–11].
Исследования специалистов по истории Юань, потомков Чингис-хана, правивших в Китае (1272–1368), содержат дополнительную информацию о Ясе [Rachewiltz 1993, p. 91–104]. Китайские источники, действительно, более точные, чем исламские. В своих работах Поль Рачневски приходит к выводу, что Яса не была ни кодексом законов, отредактированных в определенный период, ни систематизированным и гомогенным документом, но совокупностью указов, провозглашенных Чингис-ханом для решения задач, выдвинутых определенными обстоятельствами [Ratchnevsky 1974, p. 164–172]. Потом под влиянием ислама и буддизма значение Ясы заметно убывало по мере того, как империя входила в симбиоз с оседлыми культурами. В то время как большинство ученых считает, что Чингис-хан кодифицировал монгольское обычное право, Поль Рачневски оспаривает эту точку зрения, ссылаясь на то, что обычаи никогда не записывались письменно, но, напротив, возникала необходимость фиксировать новые законы Чингис-хана. Этот аргумент спорен, так как образование империи и покорение немонгольских народов могли сопровождаться записыванием некоторых обычаев, чтобы вменить в обязанность их исполнение покоренными народами.
Поль Хэн-чао Чэн обсуждал проблему Ясы (кит. ta-cha-sa «Великий jasaq») в контексте законодательной системы Юань [Ch’en 1979]. Согласно Yuan-shih, официальной хронике династии Юань, в момент своей интронизации в 1229 г. Угэдэй принял «Великий jasaq», по-кит. «Великое постановление (ta-fa-ling)». Согласно Поль Хэн-чао Чэну, Яса не была юридическим договором, организованным систематически, она не применялась народами, находившимися под властью монголов, но она в Китае представляла собой основной источник решения юридических проблем.
Можно констатировать, что основная проблема, обсуждаемая исследователями, фокусируется вокруг признания или отрицания существования кодекса письменных законов в империи Чингисидов. Эти исследования не рассматривали углубленно, в каком значении использовали средневековые авторы термин Яса. Они не анализировали детально вопрос, у каких народов применялась Яса, вопрос, тесно связанный со смыслом термина.
Необходимо начинать с Сокровенного сказания, чтобы выявить различие, существующее в монгольском языке между императорскими декретами jasaq и обычаями yosun [Doerfer 1965, n 408]. В Сокровенном сказании термин jasaq неизменно употребляется в смысле закона правителя в подтверждение его авторитета: «Закон Гурбэсу (мать найманского Даян-хана. — Д.Э.), нашей ханши, суров» [§ 189]; в смысле прецедента, правила, нарушение которого ведет к строгому наказанию. В монгольском языке слово jasaqla означает «действовать по закону, управлять»; jasaq, таким образом, термин, который связан с правилами, которые позволяют управлять государством. Что касается термина yosun, то он упоминается в Сокровенном сказании двадцать два раза [§ 9, 56, 110, 116, 117, 139, 147, 150, 164, 177, 180, 216, 241, 244, 263, 270, 272] для передачи способа действия или обычая: «Таковым был обычай, согласно которому Есугей привел Оэлун в свою юрту». Yosun также употреблялся при описании установления отношений побратимства (anda). Он ассоциируется дважды с правилами (tore),
Терминологии, используемой в исламских источниках, недостает точного соответствия в монгольском языке. Ал-Джувейни, как мы видели выше, описывает в специальной главе Ясу Чингис-хана, но он использует широкий ряд терминов, чтобы представить законодательную деятельность хагана: «В соответствии с собственным мнением (ray) Чингис-хан установил закон (qanuni) для каждого случая (kar), правило (dastur) для каждого обстоятельства […] законное наказание (haddi) для каждого преступления (gunahi) […] эти уasa и эти ahkam были записаны на свитках, которые назывались yasa-nama-yi buzurg». Согласно ал-Джувейни, Яса касается дел государства (qanun), но она также ассоциируется с законом религиозного содержания, так как нарушение такового предусматривает законное наказание, hadd — термин, встречающийся в мусульманской правовой лексике. Ал-Джувейни использует термин Яса для обозначения монгольских обычаев, с которыми он часто ассоциировал такие понятия, как, например, hukm (указ), adhin или yusun (обычай): «Согласно yasa и yusun монголов, место отца переходит к самому младшему сыну главной жены» [Al-Juvayni 1912, p. 1, 17]. Но он также упоминал обычные запреты без использования термина Яса. Ал-Джудзани, кажется, дал описание Ясы, больше соответствующее смыслу монгольского термина: «Эти предписания, которым они [монголы] дали наименование Яса, обозначают декрет и приказ (hukm wa farman) на монгольском языке» [Al-Juzani 1864, p. 381]. Мамелюкский автор ал-Умари, хотя и отметил разницу между правилами и обычаями, рассматривал их как совокупность, как одно целое, тогда как Ибн Арабшах и ал-Макризи, как мы отмечали, группировали под одним термином императорские правила и обычаи; они воспринимали Ясу как глобальный свод законов.
Анализ Ясы, взятый в широком смысле исламских источников, позволяет, как мы это видели, узнать, каким образом Чингис-хан и его потомки формировали необходимые структуры, способствующие функционированию монгольского государства; что позволяет также объяснить запреты Ясы, связанные с системой шаманских представлений.
III. Яса и империя
Экологическая среда, система представлений и социальной организации
Монголы практиковали шаманизм, символическую систему, включающую материальную жизнь, социальную организацию и «религиозные» представления общества. В XII в. племена были разделены на две группы согласно их образу жизни и характеру их экономики: «лесные» охотники и степные пастухи [Vladimirtsov 1948, p. 39].
Шаманизм охотников определял образ жизни малых групп, которые обитали в лесу. В Сокровенном сказании сообщается, что территория предков Чингис-хана, находящаяся у истоков Онона, богата «соболем, белками и крупными животными» [§ 9]. В этой древней форме шаманизм основывается на принципе обмена между двумя мирами: человек питается дичью, тогда как духи диких животных потребляют жизненную силу людей. Обмен между этими двумя мирами рассматривается в контексте «союза» с духами животных, по модели матримониального обмена. Периодически от имени сообщества шаман реактуализирует этот «союз» ритуалом, который представляет его брак с дочерью духа леса, дарителя животных.
Экономическое значение скотоводства, которое продолжало развиваться с появлением, империи, способствовало изменению образа жизни и, следовательно, системы представлений монголов [Hamayon 1980, p. 113; Vladimirtsov 1948, p. 39–44]. Что является по-настоящему важным в шаманизме скотоводов, так это родственные связи: предки были на первом месте, и живые находились в зависимости от них. Умершие становились, таким образом, «активным элементом сверхъестественной природы». Функция шамана также трансформировалась, так как легитимность его обязанностей перед общностью исходила от предков. Он брал на себя во время родовых ритуалов роль посредника между духами мертвых и кланом; он подтверждал неизменность группы и исправлял нарушения порядка. Устный характер шаманской практики, который основан на персональных отношениях, которые шаман, как считается, устанавливал с духами, противопоставляется а priori всем письменным сведениям. Это объясняется тем, что в средневековых источниках обнаруживается слишком мало упоминаний ритуалов и практик.