Моника 2 часть
Шрифт:
– И почему же любовь должна быть безумна, дочь моя? Разве речь идет не о твоем муже? Разве ты не дала согласие у алтаря, не поклялась следовать за ним, любить и уважать его? Ты не выполнишь священную клятву, подарив ему это чувство?
– Но он не любит меня, матушка. Вы не знаете ужасных обстоятельств нашей свадьбы. Нас увлек бурный поток страстей, и он не был виноват в этом. Я тоже согласилась и позволила, чтобы таинство осквернилось тем, что я испытывала к нему ужас, страх, почти ненависть… Да, думаю, ненависть была чувством, вдохновившем меня.
– Что заставило тебя измениться?
– Я и сама не могу объяснить, матушка. Возможно, доброта и жалость Хуана… Не знаю, почему я полюбила его, не знаю, когда… Возможно, потому, что есть в нем все, что может овладеть сердцем женщины: потому что он сильный, красивый, мужественный и здоровый; потому что душа его исполнена благородства; потому что его жизнь исполнена боли; потому что особенности его души заставляют смотреть на него, как на драгоценный камень, упавший в уличную грязь; и пусть даже я никогда не слышала, как он молится, но его доброта к несчастным была близка Богу…
– Тогда в твоей любви есть один грех: высокомерие. Высокомерие, с которым ты предпочитаешь умереть тысячи раз, но не признавать этого.
– Он бы посмеялся над моей любовью…
– Если он такой, каким ты его описываешь, то он не сделает этого. И в крайнем случае, от всего сердца предложи Богу свое унижение.
– Это невозможно, матушка. В этом мире невозможно. Вы под защитой облачений, в тени монастыря, смотрите на вещи иначе…
– Везде можно служить Богу, дочь моя, и предложить ему жертву за наши грехи. А твой грех гордыни…
– Это не только гордыня, матушка, это скромность, достоинство… Не знаю, матушка, это выше моих сил, словно моя судьба предрешена, словно путь мне уже уготован. В моем сердце любовь рождается для того, чтобы иссохнуть в одиночестве, плакать горькими слезами… Он не любит меня, матушка… Когда я сказала ему проводить меня, он сделал это, полагая, что я не соглашусь; когда я попросила его привезти меня сюда, то он не задавал вопросов, на сколько дней или на всю жизнь оставляет меня в святых стенах. Он хотел лишь избавиться от меня; он казался нетерпеливым, раздраженным, жаждущим вновь получить свободу, которую у него отняло мое присутствие.
– В любом случае, ты его жена, и твой долг быть рядом с ним. Ты должна ждать его там, куда он может вернуться за тобой, не в монастыре, а в своем доме…
– Дом не только мой. Прежде всего он принадлежит моей матери и сестре. Туда приходят люди, которых я не хочу и не могу видеть, матушка. В этом доме меня сведут с ума, пока я не забуду, что христианка…
– Успокойся, успокойся… Здесь всегда твой дом, но не так, как раньше. Ты замужем, у тебя есть неотвратный долг в миру…
– Я не могу вернуться к родственникам. Моя мать ненавидит Хуана… она в числе союзниц Ренато, которого она воодушевила, когда со слезами на глазах просила его сделать все возможное, чтобы освободить меня от брака, который внушает ей ужас. А моя сестра… сестра… Нет, матушка, я не могу видеть сестру!
–
– Действительно, мне придется его забрать; но на самом деле, оно уже не мое. Оно послужит гарантии долга, долга, который я заплачу в любом случае. Матушка, мне нужно ваше обещание и обещание отца Вивье. Когда некоторое время назад я вышла отсюда, чтобы доказать свое призвание, вы сказали, что если однажды я вернусь сюда раненая, разбитая, бессильная, чтобы бороться, страдать, то вы откроете двери этого дома… Если вы не примете, откажетесь от меня…
– Мы не отказываемся от тебя. Если ты так чувствуешь, оставайся, и да пребудет покой в твоей душе…
– Хуан, прежде чем ты выпьешь этот стакан с ядом, мне хотелось бы, чтобы ты рассказал, что с тобой случилось, отчего так печален…
Твердая рука старого нотариуса задержала полный стакан рома, помешав Хуану поднести его к губам, пронзительные глаза нотариуса быстро заморгали, словно хотели проникнуть в самую глубину мыслей Хуана, скрывавшихся за волнистыми волосами, проникнуть в большие итальянские глаза, надменные и потрясающие, полные боли и мрака…
– Вы еще спрашиваете, что со мной? То, что происходит со мной всегда?
– О том, что было всегда, не будем говорить, будем говорить о том, что происходит сейчас. Разве из судебного процесса ты не вышел победителем, процесса всех бедняков? Разве тебе не сообщили, что завтра шхуна в твоем распоряжении, что не нужно платить ни сентаво, потому что присяжные сказали «не виновен», отклонили приговор, аннулировали запрет на собственность и очистили тебя от позорного пятна?
– Да. И что?
– Когда ты приехал из таинственного путешествия, не такого уж и таинственного, разве не ты сказал, что у тебя достаточно денег, чтобы изменить жизнь? Разве не ты говорил о рыбной ловле? Не собирался построить дом на Мысе Дьявола?
– Ба! Лучше не говорить об этом. Я чувствую не гнев, не ненависть, а отвращение…
– Утихомирь свое отвращение, оставь ром и послушай. Ты женат; теперь женат. Не кажется ли тебе, что замысел подходит как нельзя лучше для твоего нового семейного положения?
– Я женат на женщине, которая меня не любит и никогда не любила… Пожалуйста, хватит уже! Я пришел сюда забыть обо всем, потопить в роме последний след прошлого…
– Почему бы тебе не приблизиться к душе Моники? Или, как тебе предпочтительней – к сердцу…
– Оно занято. Переполнено образом другого мужчины, ее терзают угрызения совести любить его, потому что для нее это смертный грех. Она страдает, как осужденная, корчится в языках адского пламени, а я не настолько самоотвержен, чтобы выдерживать муки любви по другому человеку.