Моника
Шрифт:
– Капитана? Тогда вы не вернетесь на корабль? Вы бросаете меня?
– У тебя будут другие хозяйки, другие женщины в каюте Люцифера, и руки Хуана лягут на руки других женщин, когда они будут держать штурвал и ехать на прекрасные острова, где жизнь словно дремлет, где нет ненависти и слез, на островах, где любовь как сон, где грех не кажется грехом. Иди, Колибри, иди. Возвращайся к хозяину.
Вздрагивая от волнения, сражаясь с волной нараставших чувств в душе, и с такой же силой пытаясь их заглушить, Моника оторвала маленькие
– Нет, нет, моя хозяйка. Я не хочу других на Люцифере. Я хочу только вас и никого больше. Хозяин тоже не хочет.
– Как будто ты знаешь! Ты не можешь знать.
– Хозяин всегда думал о вас. С другой, бывшей хозяйкой, которая была ночью в тюрьме, капитан только ссорится.
– Возможно. Но в конце концов, они всегда заканчивают мирно. Они словно рождены друг для друга, словно выражают свой способ любить. Они любят, обижая друг друга, презирая, ставят ловушки, каждый раз мстят, причиняют боль друг другу, но охвачены страстью, которая наполняет их жизнь!
Она беспокойно повернула голову, вслушиваясь в мягкий шум шагов в широких арках галереи, ограждавшей монастырский сад. Вдали, словно белые тени, шли две послушницы. Она вздохнула спокойнее, когда те ушли, но Колибри все еще стоял с ней.
– Они ждут, что вы подпишите эту бумагу против хозяина?
– Не против него, Колибри. Наоборот, я уверена, в глубине души он поблагодарит меня за то, что я разорвала путы, соединяющие нас, и я заверю его, что моя жизнь в этих стенах.
– Но хозяину не нравится, что вы здесь заперты.
– Он сказал, что ему не нравится? Не лги никогда, Колибри, даже ради жалости. Теперь иди, как и вошел. Я хочу удостовериться, что никто не помешает тебе. Уходи, уже идут!
Она подтолкнула негритенка одновременно с голосом Отца Вивье, который искал ее, и сделал знак подойти:
– Ты все еще здесь. Моника, дочка, дамы очень обеспокоены.
– Отец сказал, что ты уже вышла, – проговорила Каталина де Мольнар. – Ты выглядишь плохо, моя Моника.
– Возможно, Моника не хотела нас видеть, – вмешалась София Д`Отремон. – Ты избегаешь нас, не так ли?
– Нет, сеньора, – возразила Моника, делая усилие, чтобы успокоиться. – Наоборот. Я шла по другой стороне. Я подпишу бумагу, которую вы принесли. Удовлетворю вас немедленно.
– Хочу отметить, что это против моей воли и совета, – сообщил Отец Вивье. – Мой долг оказывать Монике необходимую поддержку, чтобы она ясно понимала, что делает.
– Что тут понимать, Отец? Моя бедная дочь рядом с этим негодяем, злодеем.
– Ты не знаешь ничего, мама! – возразила Моника.
– Это наша семья, мы не на суде, дочка. Понимаю, ты защищала свое достоинство. Здесь ты можешь быть совершенно честна, и не настаивать на том, во что мы не можем поверить.
–
– Прошу вас обсуждать мои дела отдельно от дел сестры, донья София! – гневно взвилась Моника. – Если бы Ренато понимал, что о моих делах нужно забыть…
– В этом случае это не Ренато. Именно об этом мы хотели бы поговорить наедине, и поэтому ждем.
– Вы можете остаться наедине, – указал священник. – А мне – уйти, что я и сделаю.
– Нет, Отец, подождите! – взмолилась Моника. – Вы знаете все о моем сердце и душе. Нет ничего такого, чего нельзя было бы обсуждать в вашем присутствии; наоборот.
– Тогда, послушай сеньору Д`Отремон, дочь моя.
– Я хотела бы сказать вам, что в этом не участвует Ренато, – объясняла София. – Более того, мы подозреваем, что ему это не понравится. Но не важно. Каталина и я постараемся уладить все без него, по возможности предотвратить сплетни, учитывая то, что он вмешивается в дела, которые его не касаются.
– Хотите, чтобы я подписала для вас доверенность, которую составил Ренато?
– Не совсем. Лишь прошение для Его Святейшества. Прошение аннулирования брака по причинам, которые не оскорбляют никого, ни Хуана Дьявола. Это и слабость здоровья, и несовместимость характеров, и религиозное призвание, которое мы связываем с главной причиной этого прошения. И вправду, в этом есть смысл. Вы ведь девочкой осознали свое религиозное призвание, правда? И обстоятельства, которые подтолкнули к этому, думаю, не изменились.
София Д`Отремон пронзила Монику выразительным властным взглядом. Она словно хотела опорожнить одним выплеском душу, и в то же время, проникнуть до самой последней мысли Моники. Но та прикрыла веки, уводя в сторону взгляд от свирепых и бестактных глаз.
– Для людей нашего круга, – заявила София. – Нет ничего оскорбительней, чем попасть на язык всем. В дверях монастыря заканчиваются сплетни, гаснут скандалы.
– А это для вас самое главное, не так ли? – сделала легкое насмешливое замечание Моника.
– Я лишь хочу лишить этого человека всех прав на нее, – вмешалась Каталина де Мольнар. – Меня пугает мысль, что он может снова забрать ее, утащить, кто знает в какие опасности, болезни. Мне очень больно видеть тебя в монастыре, но я предпочитаю… По крайней мере, я знаю, что здесь ты будешь спокойно жить.
Моника задумалась, подняв голову, она посмотрела на высокую стену в том месте, куда влез Колибри. Она бы хотела не видеть, не чувствовать того, что чувствовала душа, отодвинуть струящийся дымок воспоминаний, которые принес Колибри. Голос священника, мягкий и ободряющий, достиг ее: