Монтаньяры
Шрифт:
2 июня монтаньяры сменяют у власти жирондистов. Но в отличие от 10 августа 1792 года трудно назвать это революцией. Не только потому, что на этот раз обошлось без пролития крови. Главное — 10 августа свергли монархию и открыли путь Республике. Сейчас же в государственном устройстве пока ничего не изменилось, кроме изменения парламентского большинства. Правда, Конвент стал жертвой не «моральной революции», о которой говорил Робеспьер, против которой не возражали Дантон и большинство монтаньяров. Когда задымились фитили пушек, а депутатам преграждали путь штыками, Конвент подвергся угрозе прямого военного насилия. Опасный прецедент! Мишле писал, что если 2 июня вооруженная сила была плебейской, то 18 брюмера (1799 года) она станет преторианской и даст Наполеона. Так явилось ли в конечном
Глава VIIIРЕВОЛЮЦИОННАЯ ДИКТАТУРА
Триумф монтаньяров 2 июня оказался далеко не бесспорным и не окончательным. Их власть в представлении народа и революционной буржуазии связывалась с именами Дантона, Робеспьера и Марата. Но в каждом из них она проявлялась неопределенно, случайно, временами. Дантон утратил героический ореол вождя 10 августа, революционного министра, человека «Отечества в опасности», завоеванный осенью 1792 года. В борьбе между жирондистами и монтаньярами его позиция примирения кажется неустойчивой и колеблющейся. Собственно, он колеблется вплоть до 2 июня. А реальную силу Робеспьера можно было точно измерить вечером того же дня. Наглядно выяснилась численность его армии из тридцати монтаньяров-робеспьеристов, оставшихся на местах, когда подавляющее большинство депутатов Конвента совершило свой жалкий выход. Робеспьер не приобрел массы единомышленников даже среди монтаньяров, общее число которых в Конвенте перевалило за 250. Что касается Марата, то народ именно в нем видел таинственного вождя переворота 2 июня. Когда в Конвенте оглашали в тот вечер имена 20 изгоняемых жирондистов, то он потребовал исключить нескольких из списка, но зато добавить других. И с ним безропотно согласились даже без голосования. А разве не он вернул депутатов в зал Конвента после их смехотворного выхода?
Но депутаты возмущались: Национальный Конвент оказался жертвой насилия и унижения! Один Марат играл роль хозяина. Маленький, невзрачный в своей грязной головной повязке, он вел себя вызывающе. А его и без того ненавидели. Его друзей в Конвенте много было на трибунах для публики. В рядах депутатов их можно пересчитать по пальцам. Когда страх прошел, осталось негодование, озлобление, ненависть. Авторитет Друга народа пострадал.
Итак, сразу после 2 июня власть не только не укрепилась, но раздробилась, ослабела по крайней мере на несколько недель. А именно в это самое время ее как раз и не хватало, ибо Франция оказалась в невероятно опасном положении. Она стояла у самого края пропасти.
Лавина военного краха и контрреволюции, начавшаяся изменой Дюмурье, потерей Бельгии, внутренними мятежами в Вандее, на Юге и Западе, рушилась на Францию. В день, когда французские пушки по приказу Анрио наводили в Париже на Конвент, австрийцы подтягивали свои орудия для осады французских крепостей на северных границах. Временную передышку в июне давала лишь бездарность австрийских генералов и медлительная, осторожная тактика герцога Кобургского, осаждавшего крепости Конде, Волансьенн, после которых настает очередь Ле-Кенуа и Мобежа. Английский герцог Йоркский подступал к Дюнкерку, а прусская армия герцога Брауншвейгского — к Майнцу.
В Альпах пьемонтцы теснили победителя при Вальми Келлермана, располагавшего жалкими силами; лучшие войска у него взяли для операций по отвоеванию Лиона, Марселя и Тулона. Савойю, присоединенную к Франции в ноябре 1792 года, завоевывали войска Пьемонта. Ницца, также аннексированная Францией, оказалась под угрозой. На Пиренеях испанцы пересекли границу и шли на Байонну к западу и на Перпиньян на восток.
Трудно было ожидать иного. Французские войска, плохо вооруженные и снабжаемые, полураздетые, с плохим командованием, переживали глубокий кризис. Командующие часто сменялись, всех подозревали в предательстве, окружали слежкой, все чаще разоблачали измену. Генерал Кюстин тратил больше энергии на борьбу с военным министром Бушоттом,
Самой болезненной раной, терзавшей Революцию, оказался в первые дни июня Лион. Именно здесь обнаружилось, как жирондисты из-за своего жалкого эгоизма, болезненного тщеславия, из-за ослепляющей ненависти сделались опаснейшим орудием и союзником роялистов. Жирондисты создали в Лионе армию в 20 тысяч и поручили командовать ею графу де Преси, одному из бывших защитников дворца Тюильри 10 августа. 29 мая 1793 года лионские жирондисты восстали против своей монтаньярской Коммуны, учинили кровавое побоище, а ее вождя Шалье, которого называли «лионским Маратом», заключили в тюрьму.
Пожалуй, самым вопиющим примером саморазоблачения Жиронды оказалось ее отношение к восстанию в Вандее. Она изобразила восстание делом рук парижских анархистов, как называли монтаньяров. Уничтожение Горы она считала самым верным средством разгрома вандейского мятежа. Ведь Марат — старый агент Питта; не зря он так долго жил в Англии! Другие монтаньяры также объявлялись орудием Кобурга и Питта. Жиронда становилась фактическим союзником вандейцев. Драма Нанта показала плоды такой позиции. Нант, оказавшийся «синим» островом Республики в восставшем «белом» океане вандейцев, сумели взять под контроль жирондисты. Еще в первые дни мая они направили в Конвент оскорбительный и лживый манифест против Горы. Вместо того, чтобы защищаться от «Великой католической и королевской армии», жирондисты объявили главным врагом революционный Париж. Они решили арестовать комиссаров Конвента — монтаньяров, направленных к ним на помощь вместе с войсками. Но когда в июне началось наступление 40 тысяч вандейцев с целью захвата Нанта, что дало бы им возможность получать через этот порт помощь от Англии, жирондистские власти обратились за помощью к комиссарам. Штурм вандейцев удалось отбить, и тогда комиссаров Конвента опять не стали признавать.
Подобным образом жирондисты действовали в Марселе, Тулоне, Ниме, Тулузе, Бордо. После 2 июня это уже не оппозиция или политическая борьба, а гражданская война. «Домашний арест» вожаков Жиронды позволил большинству из них бежать из Парижа в свои департаменты. Очагом жирондистского мятежа (его называли «федералистским») стал на северо-западе центр Кальвадоса город Кан. Здесь возник из представителей десяти департаментов «Центральный совет сопротивления угнетению». Создали объединенную армию генерала Вимпфена, который начал готовить поход на Париж.
Что же предпримут оказавшиеся в огненном кольце монтаньяры, победившие 2 июня жирондистов? Никакой определенной политической программы у них не было. Однако впоследствии в бумагах Робеспьера обнаружили любопытный документ, написанный им явно для себя, ибо в публичных выступлениях он прямо не отразился. Между тем это настоящий план действий, показывающий Робеспьера государственным деятелем. Воплощение его в жизнь можно, пожалуй, обнаружить позднее, но не сразу после 2 июня. Вот, что он писал в этой записке для себя:
«Нужна единая воля. Нужно, чтобы она была республиканской или роялистской. Для того чтобы она была республиканской, нужны республиканские министры, республиканские газеты, республиканские депутаты, республиканское правительство. Внешняя война — болезнь смертельная, когда политический организм болен Революцией и разделением воли. Внутренние опасности проистекают от буржуазии; чтобы победить буржуазию, надо сплотить народ… Надо, чтобы нынешнее восстание продолжалось, пока не будут приняты меры, необходимые для спасения Республики. Надо, чтобы народ объединился с Конвентом, а Конвент объединился с народом. Надо, чтобы восстание постепенно распространялось по одному и тому же плану, чтобы санкюлоты получали плату и оставались в городах. Надо снабдить их оружием, разжигать их гнев, просвещать их».