Монтаньяры
Шрифт:
Вожделенной целью мятежников был город Нант, который пытались захватить любой ценой. В начале осени, когда на Севере еще не выиграно сражение при Ваттиньи, в Париже больше всего боялись английского второго фронта на Западе. Тогда в Нант и направили комиссара Конвента Жана-Батиста Каррье. Даже «снисходительные» требовали от него решительных мер. Эро де Сешель писал ему: «Мы получим возможность стать человечными, когда победим».
Каррье — эбертист, но в отличие от Эбера или Ронсена человек неподкупный, близкий к строгому фанатику Бийо-Варенну. Этот высокий, худой, болезненный человек отличался неуравновешенным характером. Он говорил, что его хотят использовать, чтобы потом им пожертвовать. Комитет общественного спасения потребовал от
Жестокой каре подвергли крупнейший после Парижа город Лион. После того как 9 октября в результате тяжелой осады республиканцы взяли мятежный город, Конвент принял чудовищный декрет: «Город Лион будет разрушен… Название «Лион» будет вычеркнуто из списка городов республики; совокупность оставшихся домов будет носить отныне название «Освобожденная коммуна». На развалинах Лиона будет воздвигнута колонна с надписью: «Лион вел войну против свободы — Лиона больше нет».
Сначала комиссаром Конвента в Лионе действовал Кутон. При нем казнили 113 видных мятежников. Декрет о разрушении Лиона Кутон выполнил символически: он стукнул по одному из домов молотком и провозгласил: «Тебя карает закон!»
Такая снисходительность возмутила крайних террористов, и в Лион направили члена Комитета общественного спасения Колло д'Эрбуа и депутата-монтаньяра Фуше. Они начинают по-настоящему разрушать город, взрывают и разбирают лучшие здания. Колло писал в Париж: «Мы разрушаем пушечными выстрелами и взрывами мин столько, сколько это возможно».
Начались массовые казни. За три месяца приговорили к смерти 1665 человек. Гильотина не успевала рубить головы. Тогда Колло и Фуше проявили изобретательность. Обреченных связывали группами по 50, 100, даже по 200 человек и стреляли из пушек картечью по этим стонущим скоплениям живой плоти. Добивали саблями, выстрелами или закапывали живьем.
Колло д'Эрбуа решал и социальные проблемы крупнейшего промышленного города, где было много рабочих. Он писал Робеспьеру, что у рабочих нет собственности и поэтому они не дорожат республикой, что «нужно уволить, эвакуировать сто тысяч лиц, работающих на фабриках всю жизнь… Они всегда были угнетены и бедны, чем и доказывается, что они не сочувствовали революции. Рассеяв их среди свободных людей, им можно внушить надлежащие чувства».
Левый монтаньяр Колло д'Эрбуа прекрасно «почувствовал» буржуазный характер Революции и занял вполне определенную классовую позицию, не отягощенную демагогическими утопиями на тему братства и добродетели. Еще более цинично, хотя и без всяких фраз, использовали репрессии те монтаньяры, которых Энгельс называл «шайкой прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре».
Бывший маркиз Баррас и левый журналист Фрерон, направленные комиссарами в Тулон, прославились своими махинациями. После взятия города, переименованного в «Порт Горы», они немедленно предали казни 800 человек, а потом еще несколько сотен. Одновременно они обделывали и свои грязные делишки. Таинственная пропажа нескольких повозок, нагруженных драгоценностями, явно была делом их рук. В Бордо отличился на поприще террора Жан-Ламбер Тальен, депутат-монтаньяр, бывший секретарь-стенограф Коммуны. 25-летний любитель сладкой жизни, отличавшийся страстью к деньгам и красивым женщинам, он проявлял гибкость; самые шумные, демонстративные акты беспощадного террора он сочетал с удивительной мягкостью. За хорошие деньги мог получить свободу даже самый «подозрительный». В торговле милосердием ему активно помогала обретенная им в Бордо очаровательная возлюбленная Тереза Кабарюс, бывшая маркиза и дочь банкира.
Была ли деятельность Каррье, Барраса, Фуше, Фрерона или Тальена просто извращением политики террора или выражением его подлинной сущности? Во всяком случае, в мятежных городах Юга террор имел какое-то оправдание. Но он не мог не создавать почвы для перерождения людей, проводивших террор. Абсолютная власть, которой пользовались «проконсулы» Конвента, не могла не развращать тех, кто имел к этому склонность. Уже не революционные идеи, а стремление сохранить эту власть овладевает сознанием многих монтаньяров.
Осенью 1793 года жизнь Франции невероятно осложняется. Машина Революции вращается с бешеной скоростью. Голова кружится от множества внезапных событий, конфликтов, страстей, опасностей и побед. Но оказывается, повседневные тяжкие заботы о хлебе насущном, о бедах и радостях республики не заслоняют собой все. Революция сохраняет возвышенный порыв к новому прекрасному будущему. Люди от будничных хлопот бросаются к вечности, к сути бытия и смысла жизни. Францию охватывает движение дехристианизации. Отрекаются от старых богов и обращаются к новым. Религия, церковь становятся главной проблемой. Подозрительно, правда, не пытается ли кто-то отвлечь бедняков от борьбы за более насущные нужды?
…С некоторых пор появляется новая примета времени. Часто попадаются остановившиеся как бы в замешательстве французы; наморщив лоб, они что-то мучительно подсчитывают на пальцах. Введен новый календарь, который с непривычки не так-то просто перевести на обычное исчисление времени и сообразить, какой же сегодня день? Французы теперь во II году новой эры, начавшейся 22 сентября 1792 года, в день провозглашения Республики. 24 октября 1793 года Конвент утверждает названия месяцев революционного календаря. Это плод поэтического творчества Фабра д'Эглантина. Каждое время года состоит из трех месяцев, своими названиями отражающими вечный и прекрасный круговорот природы. Осень: вандемьер (сбор винограда), брюмер (месяц туманов), фример (заморозки). Зима: нивоз (месяц снега), плювиоз (дождя), вантоз (ветров). Весна: жерминаль (месяц прорастания), флореаль (цветения), прериаль (лугов). Лето: мессидор (месяц жатвы), термидор (тепла), фрюктидор (плодов).
Каждый месяц делится не на четыре недели, а на три декады, вместо воскресенья — декады. В конце года остаются пять дней: это санкюлотиды. Первый результат новшества — сильный удар по церкви. Уничтожаются воскресения, дни особых богослужений, праздники святых и дни прочих религиозных событий. Впрочем, разрушение рамок, в которые католическая церковь заключала всю жизнь человека, от рождения до смерти, началось еще раньше. Законодательное собрание ввело муниципальную регистрацию актов гражданского состояния, разрешило развод. 10 августа 1793 года состоялся первый чисто светский праздник Революции, без всякого участия церкви. Традиция таких праздников с пением гимнов, процессиями, с поклонением статуям Свободы или Природы — уже носила в себе нечто религиозное в духе деизма. Среди санкюлотов привился и приобрел огромную популярность культ мучеников Революции — Марата, Шалье, Лепелетье. Пока все носило довольно умеренный характер без агрессивной антицерковности.
Однако некоторые комиссары Конвента придают движению значение крайне смутного и экстремистского революционного события. Левые монтаньяры хотели воспользоваться им для усиления своего влияния на массы санкюлотов. Бедняки требовали борьбы с голодом, протестовали против роста цен, добивались налогов на богатых, хотели заставить их платить за войну. Но левые — кордельеры, эбертисты — оставались все же защитниками буржуазии и поддерживали справедливые претензии бедноты только на словах. Самое большее, что они допускали — ограничения только «излишков» богатства.