Моролинги
Шрифт:
— Кто вам это сказал?!
— Профессор Цанс, к которому вы меня только что послали за консультацией.
— Пожалуй, больше не стану вас к нему посылать. Можете считать это своей победой.
Довольный тем, что унизил меня, он отвернулся к окну. Большая красноватая луна в зените и луна пожелтее и поменьше на горизонте светили маяками в океане облаков. Снеговые шапки отвечали им тусклым, отраженным светом. На западе, где небо было чернее, горели несколько оранжевых огоньков.
— Ваш Центр не спит? — спросил я, махнув в сторону оранжевых огней.
— Раз я здесь,
26
Всех впускать, никого не выпускать — так решил Виттенгер. Поэтому в нижней гостиной собралась целая орава: сам инспектор, Цанс, Брубер и плюс те, кто был там раньше: Бенедикт, Шишка, Катя и два охранника.
По поводу того, как нас встречать, единого мнения не было.
— Где тебя черти носят? — осведомился инспектор у меня. — Вы знаете, что здесь творилось? — спросил он Рунда.
— Ой, Фёдор, мы вас заждались! — радостно воскликнула Шишка, назвав себя, почему-то, во множественном числе.
До меня дошло, что массовость Виттенгеру требовалась для поддержки: во-первых, соотечественники в обиду не дадут, во-вторых, если Рунд вздумает выкинуть какую-нибудь пакость, найдутся свидетели, которые подтвердят, что инспектор сломал ему шею в порядке самообороны. Подумал ли Рунд о чем то подобном, мне не известно, однако он спросил:
— Что за собрание, полковник?
— Какой-то идиот, — и Виттенгер выразительно посмотрел на меня, — распустил слух, будто мы взяли в плен моролинга. Они, — он показал на Цанса и Брубера, — представители общественности. Та дама в черном свитере — знакомая Бенедикта, единственный человек, с кем он разговаривает.
Рунд пожал плечами, мол, что взять с полицейского. Все ключевые места в гостиной были уже заняты, поэтому Рунд велел своему охраннику подыскать себе другое место, а кресло, в котором он сидел, передвинуть в центр гостиной, ближе к камину.
— Почему сняли наручники? — заняв кресло, спросил он строго.
— Вы бы их сами поносили, — огрызнулась Шишка.
Охранник пожаловался:
— Босс, наверху собирается толпа. Ждут приезда журналистов, они вылетели из Амазонии несмотря на ураган.
— Нам только журналистов не хватало!
— Подумаешь, один из них и так уже здесь, — вставил Брубер и «кхыкнул».
— Вы это о ком? — спросил его Рунд.
Я ответил:
— Успокойтесь, это он обо мне.
— Ну тогда ладно… — облегченно вымолвил Рунд. — Что будем делать, полковник?
Виттенгер понял, что между мной и Рундом состоялся какой-то разговор. Одним только взглядом он говорил мне: «Ты либо со мной, либо с ним». «С тобой, с тобой», — отвечал я ему проникновенно. Вырисовывался чрезвычайно сложный любовный многоугольник: Виттенгер ревновал меня и власть к Рунду, Шишку — к Бенедикту, Цанс ревновал Бенедикта к Шишке, Бенедикт — Шишку ко всем, к кому она обращалась. Не вовлеченными во все это любовные — в широком смысле — перипетии оказались только Брубер, Катя и охранники, но и за ними, думаю, дело не станет. Например, оба охранника довольно благосклонно поглядывали на Катю, а Брубер мог приревновать моролингов к Цансу и Бенедикту.
— До завтра как-нибудь продержимся. А завтра я увезу Эппеля на Фаон, — изложил свой план Виттенгер.
— К чему такая спешка? — возразил Рунд.
— Если бы я спешил, то увез бы Эппеля сегодня.
Рунд хотел ответить что-нибудь эдакое, но их перебранку прервал охранник:
— К нам ломится некто Вейлинг, — сообщил он Рунду. — Прогнать?
— В шею! — велел я.
Рунд вскинул брови.
— Впусти, — сказал он очевидно из вредности.
Вейлинг сперва просунул голову меж дверных створок, осторожно огляделся, потом вошел целиком. Его впустили по первой просьбе, и это его насторожило.
— Добрый эээ… — Вейлинг посмотрел в окно. — Как у вас принято в таких случаях говорить — день или ночь?
— Говорите «утро», — ответил Рунд. — Скоро начнет светать.
— Доброе утро… всем, — это неуверенное «всем» наводило на мысль, что кое-кто не должен принимать доброе пожелание на свой счет. — Я к господину Цансу.
Вейлинг подошел к Цансу и начал что-то торопливо бубнить про виртуальные игры — настолько торопливо, что и охранникам было понятно, что игры — всего лишь предлог. Но никто не стал говорить этого вслух.
— Бенедикт голоден, вы его заморите еще до суда, — неожиданно прорезалась Шишка.
Виттенгер высказался в том смысле, что, действительно, не плохо бы перекусить. Катя позвонила в ресторан, и я слышал, как она попросила поскорее прислать сэндвичей, печенья и кофе.
— Через десять минут, — сказала она нам.
Свет в холле немного приглушился. Все слегка вздрогнули, но увидев, что это хозяйничает Шишка, успокоились.
— Режет глаза, — пояснила она. Потом взяла меня за рукав и подвела к окну.
— Теперь видно… Федор, попробуйте посмотреть одним глазом на красную луну, другим на желтую.
— Зачем?
— Тогда можно будет загадать желание.
Глаза мешали друг другу.
— Не получается.
— И у меня… — с грустью сказала она.
Мы замолчали, разглядывая каждый свою луну: Шишка — красную, я — желтую.
Биоробот ввез тележку, заставленную тарелками с мясными и рыбными деликатесами, сырами нескольких сортов, икрой, грибами и чем-то мне неизвестным. Я насчитал дюжину бутылок — белое и красное вино, коньяк, водка, три сорта виски и черт знает, что за ликеры. Две огромные вазы с фруктами стояли на нижней полке. Там же дымился кофейник. Второй биоробот ввез тележку с посудой и столовыми приборами.
У Кати вытянулось лицо.
Шишка улыбалась во весь рот, но уловив мой строгий взгляд, тут же изобразила крайнее удивление:
— Вот это да! Спасибо, Катя, вы прелесть.
Виттенгер тоже сообразил, чья это работа, однако невозмутимо сказал:
— Катя, мне начинает у вас нравиться. Приступим, господа… Бенедикт, что останется — твое.
— Жлоб, — это было первое слово, услышанное мною от Бенедикта за весь день.
— Сейчас я тебя покормлю, — засуетилась Шишка, все еще опасаясь, что ее махинации откроются, и все яства увезут обратно.