Морская дорога
Шрифт:
Табун выходит из лавовых полей на заиндевелые пастбища. Снайфель скрылся за горой, называемой Стапафель, возвышающейся над Арнастапи. На западном склоне Стапафеля, уставившись в море, туда, где садится солнце, сидит огромная троллиха, обращённая в камень. Лошади цепочкой пересекают замёрзший ручей. Когда приходит черёд кобылы, маленькая девочка не трусит. Кобыла с трудом пересекает ручей, копыта скользят по льду. Она размахивает хвостом и карабкается на замёрзшее пастбище, жеребёнок не отстаёт. Табун движется дальше.
Не думаю, что отцу приходило в голову, что я нуждаюсь в женщине, которая заменила бы мне мать. Его выбор приёмных родителей определяли другие причины. Ведь я была девочкой, и он, должно быть, считал, что я должна получить поддержку своих родичей, всех кого только смогу, если унаследую Лаугабрекку. Он выбрал Орма, потому что знал, что тот поддержит меня, даже если я останусь одна. Многие исландские женщины благодарны за поддержку своим приёмным отцам, даже когда собственная родня отворачивалась от них.
Я не грустила, покидая отцовский дом. Там не осталось никого, кого я любила. Я помню ту первую поездку в Арнастапи. Теперь мне это кажется странным, ведь на самом деле мы проехали всего несколько миль. Но это оказалось путешествие из одной жизни в другую. Мне было пять с половиной лет.
Судьба благоволила мне, потому что другой стороной в этой сделке оказалась Халльдис, жена Орма. Она заменила мне потерянную мать. Мне повезло с ней, но кое-что меня всё же смущало. Частенько поговаривали, что Халльдис — ведьма. Конечно, когда я впервые оказалась в Арнастапи, её семья ещё не были христианами. Нас всех окрестили, когда мне почти исполнилось четырнадцать. Как ни странно, на этом настояла именно Халльдис, но об этом я расскажу в своё время.
Арнастапи примыкал с востока к владениям моего отца. Ферма смотрела прямо на Брейдавик, и в ясные дни можно было увидеть всё побережье, зимой — белое, летом — усеянное лоскутами снега, от самой оконечности Снайфельснеса и далее до ледяной шапки Лангьёкулля. О нём я узнала много позже, когда мы с Карлсефни отправились из Глаумбера на тинг. Прямо под нашей фермой раскинулся Брейдавик, и именно от нашего причала в этом заливе мы отплыли однажды из Арнастапи к Зелёной стране. Но когда я была маленькой девочкой, и ничего не знала ни о Карлсефни, ни о путешествиях, которые мне предстоят.
Я росла под сенью Стапафеля, в моём детстве за ним всегда возвышался склон Снайфеля. Иногда гора бушевала, и штормы скрывали её лик, часто её покрывали облака. Я помню ясные зимние деньки и лунные ночи, когда Стапафель нависал над нами, словно причудливая чёрная тень, и тёмные вечера, когда северное сияние переливалось над головой. Боги поднимались туда, и в бурные ночи мы могли слышать, как Тор сражается с демонами, живущими в сердце горы. Снайфель тоже населён низшими созданиями: гоблинами, эльфами, троллями и прочей неизвестной нечистью. Я часто мельком видела их. Стоит в упор посмотреть на кого-нибудь из их народца, они сразу же превращаются в искорёженные лавовые столпы, поэтому никогда нельзя точно сказать, что ты видел на самом деле. Когда я была маленькой, я боялась горы, но с ранних лет мне приходилось подниматься с пастбищ выше, на звук колокольчиков, которые вешали на шею скотине, прямо в лавовые поля, окружающие наши земли. Находясь в лавовом поле, ничего не видно, кроме причудливых каменных фигур и глухих тупиков. Сейчас лава застыла, но некогда была красной и жидкой. Я видела, как Гекла выбрасывает алое пламя и пепел до самого Глаума, и знаю, что боги даруют нам землю лишь на время. Арнастапи казался таким даром, вырванным у Снайфеля, а для меня то были десять лет детства, вырванного у судьбы. Жизнь такая непостоянная.
Если представляю свою душу, а я делаю это во время молитвы, то я представляю её в форме Стапафеля. Перемена места или другая вера не смогут изменить этого. Я жила под склонами Стапафеля с самого рождения и до шестнадцати. С тех пор я больше никогда не видела его, но это не имеет значения. Моя душа похожа на зубчатый пик, со скалой на вершине, напоминающей стоящего человека, и камнями по гребню хребта, похожими на троллей. У подножья скал — каменные осыпи, не такие уж и неприступные, если знать путь наверх.
Каждый день мы трудились на пастбищах и лугах Орма. Мне поручили пасти коровье стадо, когда я едва доставала макушкой до коровьего брюха, и я научилась делать масло, скир, сыр и забродившее кислое молоко. Ещё мы держали свиней и домашнюю птицу. Прямо перед нашим домом, не доходя до берега, на вершине скалы располагались несколько прудов, которые были получше, чем маленькое озерцо в Лаугабрекке. Наши утки оставались там круглый год, они будили нас каждым зимним утром, крякая у двери, выпрашивая объедки. На прудах они смешивались с дикими утками и гусями, а весной чирки и кряквы устраивали гнёзда в зарослях. Мы собирали яйца, как домашних, так и диких птиц, а если взять яйца у дикой птицы, то она отложит ещё одну кладку, точно так же, как и морская птица. Собирать яйца в зарослях камыша, бродя по самые бедра в зеленоватой воде было моей обязанностью.
Ещё мы собирали на скалах яйца кайр, но попадались и кладки моёвок, чаек и тупиков. Зимой мы нашли пещеру, из которой исходил странный синий свет. Пока я не переехала в Эриксфьорд, я никогда не замечала шум, который издаёт море и птицы. Везде, где я жила до этого, я слышала, как волны бьются о скалы, и поначалу тот фьорд показался мне необычайно спокойным. И даже здесь, когда чайки летают над Тибром и кружат над Английским городком, их крики напоминают мне о доме. Иногда в Риме я ощущаю солёный воздух, я прислушиваюсь, и, конечно же, не слышу, как волны разбиваются о берега Ватиканского холма.
Когда была маленькой, я боялась крачек, набрасывавшихся на любого, кто появляется около их гнездовий. Возможно, из-за этого я не любила дорогу в Лаугабрекку, пролегавшую мимо. Дом моего отца располагался всего в двух милях от места, где я жила, но в детстве это расстояние представлялось мне как двадцать миль. Чаще всего я видела отца, когда он приходил на наш берег, зимой там хранилась его лодка. Наш берег, в отличие от берега в Лаугабрекке, был защищён с запада. Береговая линия, усеянная серыми валунами, перемежалась с серыми и жёлтыми песчаными участками, на которые вытаскивали лодки. В отлив я пробиралась на покрытые водорослями скалы и песок. Когда я приближалась, птицы недовольно разбегались, словно мыши. Я любила спускаться на берег вечером, когда мужчины возвращались с рыбной ловли, и наблюдала, как выгружали на берег корзины, полные трески, скумбрии или сайды, в зависимости от времени года. Иногда, когда выдавался спокойный вечер, Орм брал меня с собой на рыбалку с берега, или мы ставили силки на кайр, хотя я и была девчонкой. В действительно спокойные дни мы отправлялись на берег под птичьи скалы и возвращались с охапками плавника. Однажды мы притащили большой ствол дерева к дому. В те времена берега были завалены древесиной, поселенцам хватало древесины на всё: для постройки домов и лодок. Но те времена давно прошли, и сейчас, считайте, что вам повезло, если вы найдёте немного щепок для растопки. Будь у Орма сын, полагаю, я вряд ли бы села в лодку до того, как мы отправились в наше путешествие. А так, я умела грести и править рулевым веслом, когда мне ещё не исполнилось и семи. Я знала побережье близ Арнастапи почти также хорошо, как и любой мальчишка в округе.
А ещё Орм брал меня в сухопутные поездки. Я всегда любила ездить верхом, куда угодно, мне нравилось посещать фермы по берегам Брейдавика. Каждый год, накануне зимнего солнцестояния, на земле нашего соседа Бьёрна, под горой Оксл, проводились игры. Это одинокий вулкан посреди равнины, довольно близко от нас — в тихие зимние дни в Арнастапи мы чувствовали запах серы и видели поднимающийся дым. Он извергался, когда мой дед жил в Вифилсдалуре. Я помню, как однажды зимой ехала по замёрзшему берегу на санях, направляясь на ферму Бьёрна. Горы исчезали вдали, белые, будто покрытые солью, помню морозный воздух и запах серы. Люди со всего Снайфельснеса приезжали на игры и неделями жили там. Мужчины играли в мяч и устраивали скачки, и, конечно же, проводились бои жеребцов, тогда для нас это был священный ритуал. Ставки на бои часто были очень высоки, поэтому иногда вспыхивали ссоры. В один год поймали раба, которого подкупили, чтобы убить Бьёрна во время праздника. Раба отвели к ущелью Эйр и казнили там. Годом ранее, за Бьёрном охотилась шайка мужчин, но им не удалось поймать его, ни тогда, ни потом. Так было всегда; даже в мирные и спокойные годы угольки вражды не угасали и продолжали тлеть. По мере того, как я подрастала, мой главный интерес к играм заключался в том, чтобы поглазеть на молодых парней, которые приезжали на состязания. Я знала, что мой отец будет выбирать мне мужа из семей, которые поддерживали нас в междоусобицах, особенно семьи Бьёрна или Кьяллекингса. Поэтому я молча наблюдала за ними всеми, когда они собирались в одном месте.