Морской герой
Шрифт:
В груди колючая ледышка, он кладет на сердце ладонь, пытаясь растопить лед. Не помогает. Слышит, как гулко стучит кровь в висках. Глаза застилает, он плохо различает берег, как будто на море лег туман. Быстро спускается вниз.
Снова ступив на палубу, твердо повторяет, что пора расстаться с Эллен. Она стоит на самом носу, свесилась через борт, высматривая подводные камни в темной синей толще. Не так уж часто доводилось и ей ходить этим проливом. Он раздраженно сбрасывает башмаки и пинком отсылает их Кольду, чья голова уже возникла над трапом, ведущим в командорскую каюту.
Застрелить ее?..
Эта мысль приходит ему в голову, когда корабль едва заметно поворачивает вправо. Она сделала знак рулевому. Уж не замыслила ли посадить его здесь на мель, чтобы шведы, отчалив от берега с двух сторон, разгромили его в этой ловушке?
Внезапно она глядит на него.
Не торчат желтые клыки, напротив — ее зубы крепче и белее его собственных. По круглому лицу ее пробегает улыбка, но в этой улыбке ни радости, ни смирения, а твердая сила, которую он уже приметил раньше, и по этой причине, должно быть, не смел наступать на нее, как мужчина наступает на женщину.
У него были приготовлены резкие слова. Он проглатывает их. Делает поворот оверштаг и со всей мягкостью, на какую способен, говорит:
— Приближается час, когда враг может благословить нас своими пулями и отправить на тот свет. Тебе опасно оставаться на борту. Ты шведская гражданка. Шведский король Карл ясно заявил, что расстреляет всякого, кто вздумает служить мне. Если мой отряд разобьют, ты можешь попасть в плен. Поэтому тебе надо теперь оставить корабль.
На что она отвечает:
— Уйду с радостью. Потому что я ненавижу и тебя, и шведов. Очень уж мне хотелось побольше навредить им, они этого заслужили. Но меня не радует, что я помогла тебе. Отныне я буду в разладе с собой. Погибнешь ты — я виновата. Убитые тобой не дадут мне спать по ночам. Но умолчи я о том, что проведала, — чем измерить мою вину?
Он смотрит на нее с уважением и досадой, не очень понимая, что она подразумевает. Протягивает руку, чтобы поблагодарить, но она сухо отталкивает ее в сторону. В уме у него мелькает мысль: «Может быть, ей все же хотелось, чтобы я подступился к ней как мужчина, и она злится, потому что я этого не сделал?..» Он ищет простой ответ, ищет доступное ему объяснение. Понимая, что во всяком случае эта догадка неверна.
— Корабельный священник солгал мне, когда сказал, что мой брат унес ноги.
— Солгал?
— По лицу было видно, что лжет. На то он и священник.
— По-моему, он сказал правду.
— Оба вы лжете. А с корабля я уйду. Спусти на воду мою лодку. Как-нибудь доберусь до Кустеров.
— Если я сегодня выиграю бой, стало быть, ты будешь жить. Коли разгромлю шведов, вряд ли они дознаются, кто провел меня в залив. Но коли меня разобьют…
— Тогда они заберут меня. Вот что я скажу тебе: ты и теперь лжешь. Знаешь ведь, что, когда все кончится, шведы примутся отыскивать виновных и расстреливать их.
Он на мгновение прижимается лицом к ее груди и ощущает ее трепет.
Она покидает корабль и провожает взглядом отряд, медленно следующий к заливу. Стоя в лодке, машет ему рукой. Гордая женщина, одна из немногих, чье имя его память сохранит. Все те годы, что
И мы здесь простимся с ней.
Турденшолд спускается в трюм, где содержится пленник, барон фон Стерсен. Говорит ему:
— Вот ты тут сидишь с красивыми цепями на ногах и считаешь себя особенным, отборным пленником, потому что на тебе серебряные кандалы. А я презираю тебя. Я пришел сказать, что предстоящего нам боя при любом исходе ты не переживешь. Если я разобью врага, моей власти достанет, чтобы тебя застрелить, из моего собственного пистолета — вот так. — Он выхватывает пистолет и целится в пленника. — Потом скажу, что ты пытался бежать во время боя, и я убил тебя. Если же проиграю бой, мой долг елико возможно уменьшить добычу, которая достанется врагу. Ты часть этой добычи. Коли придется мне сдать корабль, прострелю тебе голову, прежде чем подниму белый флаг.
Он смеется громко и раскатисто, поворачивается спиной к пленнику, замечает, что так и ходит еще босиком, и представляет себе, как это должно коробить барона, потрясенного грозным предупреждением.
Поднимается на палубу.
Фарватер еще сузился. От берега до берега не больше двух-трех кабельтовых.
Палуба плавно покачивается под его ногами.
Дует западный бриз.
Весело журчит вода у форштевня.
Ход чуть быстрее, чем ему хотелось бы.
Отряд идет за ним в кильватер.
А теперь отведем командора за бухту каната и попросим его расстегнуть мундир. Затем по нашему велению пусть поднимет рубашку и явит нам свой пуп во всем его великолепии. Потребуем, чтобы он сам воззрился на него. Поистине прекрасный пуп, несколько крупнее среднего, шире большого пальца руки. С мудреными завитушками, голубоватый, темнее окружающей кожи. Некогда сквозь него проходил ток жизни. Потом командора отделили, он обрел ноги и побежал, обзавелся собственной, личной кровью, которую по сей день сохранил почти в целости под телесными покровами. Он долго созерцает пуп, пытаясь направить свои мысли на высокие материи. Однако признает, что никогда не был в этом силен. Он полнокровен и быстр. Крепко сложен и бесстрашен. Знает, сколько путей у предательства, и готов нещадно преследовать всякого, кто предаст его. Сейчас он войдет в Дюнекилен, чтобы либо разбить врага, либо погибнуть. Он долго созерцает свой пуп, тщетно силясь уразуметь, какой во всем этом смысл.
Сможет ли она благополучно добраться до Кустеров?
Чтобы мирно и без тревог ловить рыбу. У нее есть на это право. Он мог бы сидеть с ней за одним столом, отодвинуть в сторону блюдо, подойти к ней, сдернуть с нее кофту, добраться до ее пупа и сказать:
— Когда-то тебе перерезали пуповину. Ты обуздала свою кровь. Сама же никем не обуздана.
Они посмеялись бы вместе…
Но сейчас корабли направляются в залив.
Ход быстрее, чем ему хотелось бы.
Чайки кричат в небе над кораблем.