Морской сундучок
Шрифт:
— Да, история — хоть капитану рассказывай! — заметил Яша.
— Это точно! — поддержал его Витя. — Хотя капитан не истории любит, а историю. Вот любит! И знает назубок. Где какое сражение, какая морская битва.
— Ага! — подхватил Яша. — По рубке ходит, а на горизонте, поди, видит Трафальгар или Синоп.
— Смотри-ка! И ты сечёшь в этом деле? — поддел его Витя.
— А как же! С каким капитаном плаваю! От капитана на судне вся музыка, — сказал Яша.
СКОЛЬКО
Ночью я стоял рядом с вахтенным и всматривался в чёрные с белыми гребешками волны, когда капитан вошёл в рубку.
— Что, не терпится Америку увидеть? — спросил он.
— Не терпится, — сказал я.
— Ничего, — рассмеялся капитан. — Скоро начнётся: «Дорого-дёшево, дорого-дёшево».
— Как это? — не понял я.
— А так! О чём бы они ни говорили, всё оценят: дорого или дёшево. Дом? «Дорого-дёшево». Земля? «Дорого-дёшево». Гость? «Дорого или дёшево».
Я посмотрел на капитана, не шутит ли. А он глянул в окно и спокойно сказал:
— Сейчас узнаем, сколько вам ждать… Атлас Вогизыч! Сколько до Америки? По-моему, три тысячи пятьдесят миль.
Я удивился: будто у него в голове целый вычислительный центр: раз, раз — и готово!
— Три тысячи четыреста шестьдесят, Пётр Константинович! — крикнул Атлас.
— Завтра определимся по звёздам, — сказал капитан.
За окном всё гудел ветер. Звёзд не было. Но на горизонте (или мне показалось?) вдруг вспыхнуло какое-то пятно и засветилось облако. Потом пламя поднялось выше.
Атлас Вогизыч, выбежав на крыло, тревожно крикнул:
— Пётр Константинович! Судно! Смотрите!
— Это вон то, где пожар? — небрежно спросил капитан.
Я поразился. На тебе: пожар, а он хоть бы что!
— Это поднимается луна, штурман! — усмехнулся капитан.
Атлас засмеялся:
— Вот ёлки-палки!
В самом деле, через несколько минут из облака вырвался серп, боднул одну тучу, другую и быстро побежал вперёд. А за ним по морю потянулась ломкая золотая дорожка. И капитан сказал:
— Ну вот, будет завтра боцману радость!
Так оно и получилось.
Повеселел к утру ветер, напружился, навалился на стену тумана и сдвинул её за корму. Вырвалось сверху солнце, вывалило разом все лучи. Будто долго было связано, и вдруг лопнула эта связка, разлетелся свет во все стороны. На палубу, на облака.
Посинели волны, побежали широкие, чистые, каждая с белым воротником.
Боцман вышел, глазом, как миноискателем, прошёлся по палубе, посмотрел вверх и шумнул:
— Ну, гвардия, за дело! Не терять солнышка.
ЗДРАВСТВУЙ, АМЕРИКА!
Каждый день во время обеда по судовому радио звучало:
«От порта Иокогама пройдено столько-то тысяч миль».
«До порта Лос-Анджелес осталось столько-то миль».
Выйдешь на палубу, поднимешь голову вверх и думаешь: даль-то какая! А посмотришь вниз, и мурашки по спине побегут: глубина-то какая!
Только однажды прочертил в небе след самолёт, один-единственный — из Сан-Франциско на Гонолулу — и пропал.
И вдруг по радио объявили:
«До порта Лос-Анджелес осталось 220 миль».
И началось! Один наглаживает брюки, другой драит ботинки. Наталья печёт пирог. Говорит: «Гости придут». А около своей каюты стоит электромеханик, чикает ножницами, как заправский парикмахер, смеётся:
— Всех электриков подстриг. Кто следующий?
Завтра Калифорния!
Небо стало голубым, жарким. Потянулись по нему тонкие сухонькие облака и отразились в океане. За бортом заиграли мазутные пятна. Мы вышли на большую морскую дорогу.
Теперь вся команда высыпала на палубу.
Вон от Лос-Анджелеса на Сан-Франциско или Канаду пошёл элегантный белый «пассажир», за ним увязался старик банановоз, а ещё дальше — громадный танкер. И все под разными флагами. Сияют, чуть в небе не отражаются.
Потеплела вода. И ожила вдруг. Откуда ни возьмись, прошла по борту черепаха. А из-под форштевня как вынырнул, как засопел морской лев! Разбудили!.. Спал на волне, как на диване.
Отфыркался он, ругнулся, наверное, и поплыл подальше. Сложил ласты на брюхе, усы — вверх. Досыпает, работяга!
Всю ночь плескались в глубине непонятные огни, вспыхивали звёзды, шумело что-то живое.
А утром, только я поднялся на ботдек — шлюпочную палубу, — смотрю: вокруг бело от крыльев. Парят в небе чайки. Садятся на мачты, на колонки грузовых стрел, держат гордо точёные головы, как ездовые.
Впереди голубеет над водой ажурный мост, и по далёким горам струится, перекатывается синеватый зной.
Прошла рядом с нами белая яхта под парусом, перегнулись через борт загорелые ребята, закричали:
— Привет, русские!
— Привет, привет! — помахал им Виктор Саныч. В белых перчатках, сияет: сам в порядке, «оркестр» в порядке. Никто не придерётся!
Вышел покурить Федотыч — тоже при параде.
И я побежал в каюту: надо бриться!
Намылился, подмигнул японскому кукольному семейству: «Ну что, не зря в плавание отправились? Вот и приплыли в Америку».
Задышали зноем бетонные причалы, засверкали под жарким калифорнийским солнцем тысячи разноцветных автомобилей. Будто волна выплеснула на берег колорадских жуков. Упёрлись в самое небо подъёмные краны. Из-за пакгауза вылетел на причал на голубом автопогрузчике могучий негр в оранжевой каске, тёмной пятернёй повернул руль… А высоко в небе закувыркался самолётик и стал выписывать ослепительными буквами: «Посетите нашу ярмарку».