Морской сундучок
Шрифт:
Из-за горизонта поднимался Южный Крест. Над мачтой разгорался Скорпион… А возле звёзд, у борта, опять торчали три головы. Опять дружки собрались. Веня был на вахте, Коля-артековец оторвался от грузовых бумаг, вышел подышать, а Митя отстучал все радиограммы, все принял — и к дружкам.
То и дело по горизонту полз какой-нибудь огонёк, пробиралось сквозь ночь судёнышко. Не столкнуться бы. Место серьёзное — впереди Малаккский пролив, Сингапур. Океанский перекрёсток!
Ребята о чём-то разговаривали. Я подошёл и прислушался:
— А птиц киви в Зеландии видел? — спрашивал Митя. Он ещё нигде не был.
— Н-нет, — сказал Веня.
— А что, некогда было? — спросил Коля.
— П-поч-чему? Мы на «П-пионере» там месяц стояли.
Я охнул. На «Пионере»! Это ведь на нём мне нужно было идти в плавание!
Тут из открытой рубки раздался усталый голос:
— Зеландия Зеландией, а какого-нибудь японца не проспите. А то будем здесь без штанов в воду прыгать.
В рубке на диванчике дремал, накрывшись фуфайкой, Иван Савельич. Дремал, да прислушивался. Веня штурман-то молодой…
— Смотреть, к-конечно, надо, — обиделся Веня. — Смотрим.
— Лучше нужно, внимательнее, — сказал капитан. — А то мало ли что бывает.
— А что? — спросил Митя.
— Всё, — усмехнулся Иван Савельич, но отвечать не стал: ночь, время позднее. Хотелось отдохнуть.
А что «всё», мы увидели на следующий день. После обеда собралось на корме позагорать полкоманды. Боцман на скамейке ремонтировал модель каравеллы и жаловался:
— На тебе! Вёз сыну, а она в шторм в каюте расшиблась!
Фёдор Михайлович, прохаживаясь, заглядывал в тетрадку и повторял английские слова. А у переборки с графином в руке стоял Ваня — в очках и в трусиках. Он запрокидывал графин, поливал из него на плечи, чтоб лучше брался загар, и улыбался:
— Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!
За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда.
Вдруг боцман привстал и закричал:
— Ты смотри, ты смотри, куда прёт!
Мы бросились к борту.
Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.
— А наши что, не видят? Эгей! — крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.
Все бросились за ним.
Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.
Иван Савельич смотрел в бинокль:
— Что они, вымерли там?
Отворачивать должен был танкер.
Веня стоял у двери.
— Б-быстро на руль! — крикнул он вахтенному. — П-пра-во р-руля!
— Есть право руля!
Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали. Ещё метров двести — и мы столкнёмся…
— Гудок! — крикнул Иван Савельич и бросился на крыло.
Резко потянулись над судном гудки.
— Ещё п-право десять! — отрывисто приказал Веня.
Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся «японец». На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.
— Очумели?! — красный от возмущения, крикнул Иван Савельич. — Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули…
На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:
— Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!
— Зачем ругаться? — сказал вдруг «Чудеса ботаники». — На технику понадеялись.
— На технику! — рассердился капитан. — Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!
Штурманы смотрели в сторону «японца», вслед убегающему флагу с солнышком.
— Не кормить бы их неделю! — погрозил им Ваня графином. — Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!
ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!
К младшим братьям Сингапура мы шли рядом с экватором. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.
Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.
Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:
— О мама миа!
— О гот! — сердился где-то немец.
Откуда-то тихо донеслось:
— «Шота Руставели», «Шота Руставели», говорит «Москва-радио»!
Я вскочил:
— Это же рядом с моим домом!
Но вдруг послышалось:
— «Старый большевик», «Старый большевик». Я — «Уссурийск», прошу капитана. Приём, приём!
— Сейчас, сейчас! — как-то приподнято сказал начальник рации.
Я бросился за капитаном.
У рубки уже собралась целая толпа. Начальник остановил всех движением пальца: тихо! — и сказал в микрофон:
— «Уссурийск», «Уссурийск»! Я — «Старый большевик»! Приём, приём!
И оттуда снова раздалось:
— Капитана, капитана!
Иван Савельич, волнуясь, схватил трубку:
— Витя, Витька! Это ты?
Все знали, что сын капитана плавает штурманом на «Уссурийске».
— Здравствуй, отец! — донеслось из висевшего на стене динамика. — Как здоровье?
— Всё в порядке! — весело сказал Иван Савельич. — А твоё?
— Нормально! — сказал Витька грубоватым голосом.
— Ну, так встретимся в Сингапуре? — спросил Иван Савельич.
Витька замялся, а потом сказал с улыбкой в голосе:
— Встретимся, отец. Обязательно дома встретимся.
— А сейчас?
— А сейчас на Камчатку! — сказал Витя.