Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
Мичман уловил смысл этих слов:
«Никогда не сдадимся. Не робей, друг! Не выдадим, братишка. На «Громобое» нет крыс, не спустим флага…»
— Цветков, что ты делаешь? — строго спросил мичман.
— Балуемся для практики, ваше благородие.
— Прекратить частные разговоры!
— Есть.
И Цветков медленно и раздельно всеми буквами передал на «Рюрик»: «Прекратить!»
— Ваше благородие, — сдержанно доложил часовой, — сигнал адмирала…
Свиридов круто повернулся. На адмиральском корабле развевался сигнал, приказывающий: «Сниматься с якоря. Следовать в кильватере за мной».
«Громобой» репетовал сигнал. То же сделал «Рюрик» для миноносцев. На кораблях загремели шпилевые машины, выкатывая якоря. Винты взрыли воду за кормой. Корабли дрогнули. Из всех труб повалил густой дым.
С «Богатыря» послышалось далекое «ура». Четвертый крейсер эскадры «Богатырь» стоял у стенки портовых мастерских: он чинил пробоину, полученную на каменной подводной банке, и не мог разделить участи боевых товарищей: флаг «Богатыря» развевался на кормовом флагштоке. Веселый сигнал командира «Богатыря» пожелал эскадре успеха: «Сердцем, товарищи, мы с вами!»
Мичман Свиридов улучил свободную минуту, чтобы продолжать начатое письмо.
«Я не успел, любимая, окончить письмо и отправить его. Мы уже в открытом море…
Три недели я здесь, куда стремился всей душой. Я едва успел ознакомиться с обстановкой, еще мало знаю людей. Но что за люди! Только что я подсмотрел разговор нашего младшего сигнальщика Цветкова с сигнальщиком «Рюрика» — они семафорили, поэтому я «подсмотрел», а не подслушал. Я увидел, что Цветков просемафорил «Рюрику» три страшные буквы: Ш. Ж. Д. По международному своду сигналов, эти три страшные буквы означают: «Сдаюсь!» Я прекратил разговор. Нет, нет, не думай, что команды «Громобоя» и «Рюрика» сговариваются о сдаче. Напротив! У наших братишек из-за одного напоминания о возможности сдачи вышла драка на берегу.
Дело в том, что с «Рюрика» списали на берег нескольких человек действительно больных. Наши сказали, что с «Рюрика» побежали крысы. Рюриковцы ответили: как бы у вас на корабле крыса флаг не спустила. Ты помнишь легенду о флаге «Громобоя»?
Прощай! Бьют боевую тревогу. Письмо получишь, если… Бегу на мостик…»
На каждом корабле есть своя легенда. Легенда «Громобоя», которую мичман Свиридов помянул в своем письме, была известна всем на флоте.
Кормовой флаг на «Громобое» — броненосном крейсере первого ранга — подняли в первый раз, лишь только, сходя со стапеля, корабль коснулся вод Невы своими винтами. После спуска «Громобой» отвели к заводу Берда у Лоцманского островка для доделок и сборки механизмов. На палубе «Громобоя» вились шланги воздушных молотков. Всюду полыхали красным огнем переносные горны, трещали молотки, трюмы отзывались громовыми раскатами на удары о палубы и переборки тяжелых машинных частей, опускаемых с плавучего крана. А на корме гордо реял огромный (4x9=36 квадратных метров) андреевский флаг, уже закопченный дымом невских заводов. Около флага стоял часовой.
Однажды в октябре, при свежем ветре с моря, флаг «Громобоя» внезапно упал с флагштока и накрыл часового. Случай неслыханный. Когда часовой выпутывался из-под флага, ему показалось, что по палубе юркнула крыса. Часовой принялся собирать флаг, не выпуская из рук винтовку. Флаг бился у него в руках, словно живой. С помощью работавших на корабле заводских мальчишек часовой свернул флаг, вызвал свистком разводящего и доложил о том, что случилось. По телефону вызвали на борт «Громобоя» командира крейсера — корабль уже был укомплектован и командным и рядовым составом. Командир приехал вместе с обер-аудитором корабля. Нарядили формальное следствие. Оно обнаружило, что флаг-фал новый, был завернут на утку флагштока намертво. В месте разрыва флаг-фал, как показало следствие, не имел стёртостей, а был как будто обрезан. Часовой показал, что будто бы видел крысу.
Сняли флагшток и узнали по запаху, что блок на его конце смазан щедро салом. Все объяснилось естественно: голодная крыса забралась с берега на пустой корабль — не нашла ничего съестного, по веревке (крысы на это мастера) забралась к блоку и перегрызла фал. Так и записали. Часового винить не приходилось. Он поступил во всем согласно уставу.
Флаг подняли на новом фале. Часовой сменился.
К вечеру того же дня ветер усилился. Нева вздулась до пяти футов. Население столицы извещалось об опасности наводнения пушечными выстрелами из Галерной гавани. Часовой у флага «Громобоя» стоял под секущим дождем в макферлане, с накинутым на голову капюшоном. Намокший флаг отяжелел и громко хлопал над головой часового, вторя пушечному грому. Ветер метался и громыхал крышами завода. Налетел шквал, флаг развернулся, краем задел часового, сбил его с ног и перекинул за борт.
— Человек за бортом! — крикнули впервые на «Громобое».
На счастье, мимо шел портовый катер. Он подобрал матроса. Его доставили в приемный покой без чувств, но в окоченевшей руке он крепко сжимал винтовку.
— Вот какой у нас строгий флаг! — прибавляли старые матросы «Громобоя», рассказывая новичкам об этом дне. — За нашим флагом нужен глаз да глаз!
В последней гулянке на берегу перед нынешним походом немало «фонарей» громобойцы наставили матросам с «Рюрика», и драка начиналась именно из-за пресловутых крыс. Младший сигнальщик с «Громобоя» Цветков у стойки бара не остерегся, сказав:
— Плохо у вас на «Рюрике» — грызуны на берег побежали…
Сигнальщик с «Рюрика» Смыков, друг и приятель Цветкова, вспыхнул и ответил:
— Глядите сами у себя, как бы у вас на «Громобое» какая крыса флаг не спустила!
Цветков отскочил и поднес к носу друга кулак. Гомон в баре, набитом до отказа матросами, стих. Слово за слово, началась драка, потом общая свалка. Вызывали из экипажа команду с винтовками — разнимать.
Одни за драку винили Цветкова — он первый обидел приятеля. Другие говорили, что и Цветков прав — полез в драку за свой флаг. «На «Громобое» флаг строгий!» — это знали на флоте.
…Мичман Свиридов вернулся в каюту и продолжал письмо:
«…Тревога была пробная. Все сошло хорошо. Команда наша работала лихо. Корабли по сигналу адмирала повернули все вдруг. «Громобой» повернул «на пятке». Молодец! «Рюрик» — наша беда. Ты его не видела? Это старый рангоутный корабль, построенный в то время, когда еще не хотели расставаться с милыми парусами и думали, что выгодно ходить (экономия угля) и под парусами, подвинчивая машиной когда нужно. На «Рюрике» полное снаряжение парусного фрегата: ванты, реи, такелаж. В первом же серьезном бою противник собьет всю эту муру: мачты, снасти, реи обрушатся на палубу, загромоздят ее — негде будет повернуться. И по ходу «Рюрик» отстает от нас. Понимаешь сама, что будет в бою!
Я спросил сигнальщика Цветкова: «Бежали крысы с «Рюрика»? — «Никак нет, ваше благородие. Все это одно суеверие…» — «А сам ты о крысах как полагаешь?» — «Да что, ваше благородие, мы, конечно, стариков уважаем, только не к месту и не ко времени они вспомнили про тот случай. Думаю, что тогда фал был просто со слабиной, ветер шквалистый — фал и оборвало. Никакой крысы и не было — помстилось часовому. Не та крыса страшна, что в помойке роется, а та, что в грудях у человека живет. У нас на флоте с крысой в груди людей почти и нет». Правда, замечательно сказано? А ведь с виду простой. «Ну, — спрашиваю, — а у нас на «Громобое» есть?» — «А вот она, наша крыса, ваше благородие, извольте посмотреть!» Я взглянул, куда он указывал, и увидел нашего баталера Сарыкова. Он шел вдоль левого фальшборта, у сеток, и, представь, себе, у меня по спине пробежал мороз: он шел явно не за делом, какими-то трусливыми перебежками, вытянув голову, поводя носом. «Крыса! — подумал я. — Да, это крыса!» Меня предупреждали насчет Сарыкова: ябедник, наушник, сплетник, вор. Что вор — должность такая: пайки раздает. Баталера редко любят на корабле.