Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
Солнце все выше в белесой, пыльной мгле. Максиму нестерпимо печет открытую голову, а под ложечкой лед, и бьет озноб… Пить хочется… И река плещет желтой волной рядом. Кто бы принес испить…
— Мамынька! — шепчет Максим, склонясь к нахлестке фуры. — Пить!..
Мамыньки нет. И дядя ушел куда-то и вернется ли, кто знает? Мальчик тяжко забылся под солнечным пеклом — припадок лихорадки прошел сном, и было уже за полдень, когда он проснулся, услыхав сквозь дрему кем-то сказанные слова:
— А мальчишка-то чей?
И голос дяди Игната ответил:
— А кто его знает. Теперь все хлопцы ничьи.
Максим поднялся в фуре и увидел, что дядя Игнат стоит перед волами, а вместе с дядей в поддевке и картузе старый прасол с посошком из можжевеловой узловатой палки в руке. Прасол потыкал посошком исхудалые бока волов:
— Одна кожа да кости…
Максим понял, что дядя продает волов на мясо. Мальчик, вцепясь в грядку фуры руками, сипло, но громко сказал:
— Волы-то мои!
Старик посмотрел на Максима из-под седых бровей щелочками серых пустых глаз и спросил:
— А ты кто?
— Хозяин.
— Как — хозяин?
— Так, хозяин.
И Максим рассказал, что батьку и мамку свезли в холерный барак.
— А это все теперь мое.
Мальчик положил руку на грядку фуры, потом на плуг, протянул руку к волам и повторил: «Мое». Старик рассмеялся:
— Так, говоришь, хозяин ты?
— Хозяин.
— Теперь, милый мой, хозяев нет.
— Я наследник, — ответил Максим серьезно.
Отец его всегда называл наследником.
Старик рассмеялся еще пуще:
— Наследник? И наследников ноне не полагается.
Прасол снова обратился к волам и, тыча в их бока палкой, щупая кожу, стал торговаться. Дядя Игнат не уступал в цене, и Максим с радостью понял, что продажа расстраивается.
— Два с полтиной, — говорил прасол, стукая в землю посошком.
— Три, — угрюмо повторял Игнат, уставясь в землю, и в это время он был похож на быка.
Волы, не зная и не думая о том, что их ожидает, все так же печально и добродушно жевали свою пустую жвачку.
— Да и волы-то не твои, быть может, — сказал прасол. — Вон хозяин-то сидит. Будьте здоровы!
Старик взялся за козырек, где было засаленное пятно, будто хотел снять картуз для поклона, и, отшвырнув с дороги камень посошком, ушел, постукивая им о землю.
Вечерело. Пыль слеглась. Ярче загорелись по табору здесь и там дымные костры. Волны Волги следом за шумным пароходом заалели, загорелись и с плеском, добежав до берега, затихли. Лес за Волгой стал червонно-золотым, а там, за лесом, где-то вольная земля. Но Максим больше не думал о вольной земле. Его опять знобило. И дядя Игнат, лежа с ним рядом, ворчал сердито:
— Хозяин! Наследник! Пошумлю заутро милицейского. Он тебя спытает, який ты есть хозяин.
Максиму думалось, что дядя шутит и подсмеивается над ним, а тот спросонья с усталой злобой говорил все то же, пугая мальчика, пока и сам не задремал… И Максим забылся тяжело и тревожно. Ему снился сон, что вдруг в ночи на сонный табор налетели казаки. Один подскакал к фуре, огрел Максима и Игната нагайкой и закричал:
«Эй, хозяева, вставай! Чьи волы?»
«Мои», — сказал Максим.
«Вставай, гони!»
Испуганно дрожа, Максим выбрался из-под тулупа, чтобы гнать волов, куда велит казак, и увидел, что нет ни казаков, ни дяди Игната. Табор спит. И дремлют меж фурами волы. Куда ушел Игнат? Опять за прасолом? Или за милицейским?
Максиму стало страшно. Он соскочил на землю, кинулся к своим волам, прижался щекой к теплой и сухой голове вола и прошептал:
— Прощайте, волики мои добрые…
Он так же обнял и второго вола. Тот коротко и горячо дохнул ноздрями в лицо мальчика.
Максим, пробираясь осторожно меж возов, воровато бежал к пароходным пристаням. Костры погасли. Светлело небо, гасли звезды. Рассветало. Там, где за лесом мнилась отцу и матери Максима вольная земля, заалела красная утренняя заря, и мальчик почуял сердцем, что и там идет война.
«Ермак»
Вдоль берега стоят пароходные пристани: на долгих черных баржах построены длинные дома в один этаж с железными крышами. От утренней росы крыши блестят. Всюду протянуты цепи и канаты, врыты в землю цепкие якоря и держат пристани на месте под тихим, ласковым, но настойчивым и непреклонным напором Волги. У пристаней дремлют пароходы. Везде пустынно. Лишь на одной из пристаней по сходням, колыша их, суетливо бегают грузчики; они на спинах таскают на пароход с подвод ящики с каким-то грузом.
Из трубы парохода нет-нет и выпыхнет клуб черно-бурого нефтяного дыма. Пароход готовится к отвалу… Еще горят на пристани огни.
Максим тихонько пробирается на пристань. У борта пристани стоит высокий седой старик с большой бородой, в валенках и ватном пиджаке, а рядом с ним — другой, моложе, широкий, с черной курчавой бородой, приземистый и узловатый, с длинными руками, в сапогах и замасленной куртке.
— Ты куда? — спросил, увидав мальчика, старик.
Другой схватил Максима за руку повыше локтя и больно сжал.
Максим взглянул в лицо старика и понял, что хоть суров и строг его взгляд, а добрый: деда-бахчевника напомнил.
— Дедушка, возьми меня с собой!
— Куда ты? У нас дело военное.
— Возьми, дедушка! — опять стал просить Максим, заплакал и кое-как рассказал о беде, что с ним стряслась.
Дедушка сказал черному:
— Возьми его, Леонтий, за масленщика. Парнишка добрый.
Черный пощупал мальчика крепкими клещами пальцев со всех сторон и сказал.
— Мальчонка ничего, крепкий. Худ больно только. Тощой.