Морской волк
Шрифт:
Я дал ему лист плотной белой бумаги, полученный в Руане.
— О, с такой суммы, конечно, хватит одного процента! — воскликнул банкир. — Давно к нам не приходил такой состоятельный клиент!
— Вы тоже Градениго? — перебил я, потому что подтёки лести смывать трудно.
— Нет, я — зять Гвидо Градениго, женат на его старшей сестре, — ответил он.
— Когда я смогу забрать деньги? — спросил я.
— Смотря, какими монетами, — ответил он. — Если французскими золотыми экю, то придется подождать дня три-четыре.
— Меня устроят любые золотые монеты Франции, Англии, членов Ганзейского союза. Треть могу взять немецкими серебряными монетами, — сказал я.
Серебро пригодиться для покупки земли и выплат экипажу. Датчане с опаской относятся к золотым монетам, потому что большинство никогда не имело с ними дело. Серебро, особенно немецкое, им привычнее.
— Это облегчает нашу задачу. Завтра к обеду приготовим всю сумму, — заверил банкир.
На следующий день я пришел в банк с десятком матросов, которые несли два сундука. В тот, что больше, сложили серебряные монеты разных немецких земель, а в меньший — золотые разных стран, расположенных на берегах Северного и Балтийского морей. Попытались мне подсунуть порченные монеты, но без возражений заменили их.
— Мы всегда будем рады снова помочь вам! — заверил меня банкир, провожая на улицу.
Я по наивности был уверен, что сам помог им. Скромные мы все, не отнимешь.
41
В Ольборге мы выгрузили то, что я собирался продать здесь или купил для себя, а взамен взяли селедку в бочках. Я сразу вспомнил проклятие «новых русских», гулявшее в середине девяностых двадцатого века: «Чтоб ты селедкой торговал!». Не самый плохой, кстати, бизнес. В Гамбурге навар был примерно семьдесят процентов, в Нарве за сто перескакивал, а если сладимся с новгородским купцом, то и все сто пятьдесят будут.
Я выдал тестю деньги на покупку земли и оставил у него на хранение большую часть своего золота и те три тысячи, что причитались Лорену Алюэлю. На руки ему не давал. Что-то мне подсказывало, что у него золотые монеты будут между пальцами проскакивать. Получит деньги после свадьбы на Ханне. Жена и тесть не позволят ему швыряться золотом.
— Присмотри и для второго зятя земельные наделы и участок в городе под строительство дома, — посоветовал я Нильсу Эриксену.
— Тут рядом купец продает дом. Собирается в Копенгаген перебраться. Там торговля лучше, — рассказал тесть.
Я отпустил Лорена Алюэля посмотреть вместе с Нильсом Эриксеном дом и, если понравится, договорится о цене. Я не видел, в каком доме вырос мой кутильер, но не думаю, что он сильно отличался от местных купеческих. Так оно и оказалось. Вернувшись со смотрин, Лорен Алюэль рассказал, что дом почти такой же, как его родной, только чуть больше. Видимо, отец моего кутильера был мелким виноторговцем, продавал чужое вино, на котором много не заработаешь. Сторговались за двести золотых, которые и были выплачены перед самым отплытием. Купец пообещал в течение двух недель освободить дом, а Нильс Эриксен — нанять новую прислугу и проследить, чтобы дом содержался в порядке.
В проливе Эресунн к нам не подплывали за пошлиной. Корабль у меня приметный, не перепутаешь. К тому же, выкрашен в серый цвет, что не принято пока. Местные судовладельцы как только не выпендриваются, чтобы разукрасить свои суда. И носовую фигуру делают побольше и покрывают ее золотой краской, и кормовую надстройку украшают замысловатой резьбой, и паруса у них разноцветные, приметные, чтобы издалека узнавали. Не понимают, что на блестящие предметы морские хищники бросаются чаще.
Возле Моонзундского архипелага прошли спокойно. Здесь, видимо, тоже запомнили барк. Было у меня желание смотаться на шлюпке на берег и узнать, спасся ли кто-нибудь из пиратов? Ей богу, дал бы такому золотой за выносливость и жажду жизни. Кстати, эту часть залива называют горлом, а крайнюю восточную — вершиной. Видимо, пираты хотели быть костью в горле. Не вышло.
До меридиана Нарвы шли и по ночам. После него только днем. Здесь глубины резко уменьшаются, много островов и банок. Возле острова Котлин встали на якорь. За островом начиналась самая мелководная часть залива. Одно время она носила название Маркизова лужа. Был в начале девятнадцатого века министром морского флота России какой-то иностранный маркиз, который считал, что российским морякам дальше заплывать вредно и опасно.
Как-то, будучи в Кронштадте, я пошел купаться на городской пляж. Поскольку не люблю плавать, касаясь руками дна, решил зайти на глубину. Шел долго. Уже берег почти не видно, а глубина всего по грудь. Плюнул я и пошел в обратную сторону, чтобы больше никогда не посещать пляжи на острове Котлин.
Попал я в Кронштадт на переподготовке. Время от времени меня, как офицера запаса военно-морского флота СССР, загоняли под власть министра обороны. Вояки делали вид, что чему-то учат меня и других офицеров торгового флота, а мы, посмеиваясь над их тупостью, делали вид, что чему-то учимся. На самом деле это был отдых за государственный счет. По месту работы мне выплачивали средний заработок. Поскольку в то время я мыкался в каботаже, меня это мероприятие устраивало. Чего не скажешь о моряках-загранщиках. Они деньги делали на перепродаже заморских шмоток, рублевая зарплата их интересовала постольку-поскольку. Собрали нас около сотни человек со всей страны, выдали офицерскую форму, поселили в казарме и начали читать лекции, знакомя в основном с допотопным оружием. Не могли они доверить главные военные секреты страны каким-то «шпакам». Я однажды спросил, зачем они это делают?
— Когда мы погибнем, вы займете наше место! — пафосно заявил мне преподаватель, капитан первого ранга.
Хотел я ему сказать, что после гибели армии война сразу закончится. Ведь война — это производная от армии, а не наоборот. На самом деле ребята заимели теплое местечко, с которого поплевывали на собственную армию. Тихая, спокойная жизнь в экологически чистом во всех отношениях месте — в закрытом городе с военными патрулями вместо милиции. Ни преступников, ни туристов. Попасть в Кронштадт можно было только на катере, имея пропуск. На причале их проверяли. У кого не было — сразу ехал в обратную сторону. В магазинах изобилие и отсутствие очередей, в отличие от Ленинграда, куда приезжала вся область и еще из соседних, чтобы отстоять несколько часов и наконец-то узнать вкус колбасы и почувствовать нежное прикосновение туалетной бумаги. Сейчас воспоминания о гримасах социализма кажутся нелепой и смешной фантазией, но ведь был этот маразм, был. И многие «совки» были уверены, что это и есть рай на земле, что в капиталистических странах живут хуже. Они ведь никогда не бывали по ту сторону «железного занавеса», а тех, кто бывал, слушали с пренебрежением: «Мели Емеля, твоя неделя!».
Купец Антип Федорович Булава предупредил меня, что, как только мы встанем на якорь возле острова Котлин, к нему в Новгород сразу помчится гонец с этой вестью, и примерно через неделю туда прибудет караван новгородских купцов, В ожидании их, часть матросов занималась перевозкой на берег бочек с селедкой, чтобы освободить трюм. Куда-то ведь надо будет грузить то, что привезут русские купцы. Селедка — тяжелый и занимающий много места товар, но не самый ценный. Если что-то случится и потеряем ее, долго горевать не буду. Остальные члены экипажа в свободное от вахты время ловили рыбу, охотились на морского зверя, нерпу и тюленя, и на островах собирали ягоды и грибы и охотились на птицу. Конец лета — самое время заниматься этим. Пернатой дичи здесь было валом. Утки и гуси кормились большими стаями. Мои матросы били их из луков и арбалетов, используя стрелы с толстыми и тупыми наконечниками, которые не столько пробивали птицу, сколько ломали ей кости. Еду теперь готовили на берегу, так что экипаж ел много свежего вареного и печеного мяса и рыбы.