Морской волк
Шрифт:
— Расчету с правого борта перейти на левый! Зарядить книппелями! — приказал я комендорам. — Взять пол румба вправо! — последовала команда рулевым.
Матросы унесли в кубрик раненых, а убитого положили у комингса трюма, чтобы не мешал. В груди у него торчал осколок ядра величиной с кулак, который снизу потемнел, пропитавшись кровью, а сверху, на изломе, был светел и чист. Стоявшие рядом комендоры и матросы старались не смотреть на него. Многие впервые видели смерть в бою хорошего знакомого или даже друга. До первого серьезного боя кажется, что с тобой ничего не случится. Потом уверенность начинает стремительно улетучиваться. На смену ей приходит надежда, что с тобой ничего не случится.
С пятой караккой мы обменяли залпами на дистанции менее кабельтова. Она была четырехмачтовой. Длиной метров пятьдесят пять и шириной около пятнадцати. Грузоподъемность тонн восемьсот, а может, и больше. Корпус усилен фендерсами — вертикальными ребрами жесткости на внешней стороне борта. Форкастель сильно сдвинут вперед, нависает над водой. В нем тоже стояли три пушки: бомбарда калибра миллиметров двести пятьдесят и по бокам от нее два фальконета. Ее ядро пришлись нам в левый борт, не пробив его и никого не ранив. Мы снесли паруса блинд, фок, грот и косой на бизани. Уцелели оба марселя и косой на четвертой мачте, которую принято называть малой бизанью (бонавентурой).
— Право на борт! Поворот фордевинд! — отдал я приказ. — Пушки правого борта, зарядить ядра!
Мы развернулись рядом с пятой караккой, которая все еще продолжала сближаться с нами. Видимо, капитан решил захватить барк любой ценой. Ему ведь надо получить возмещение за порванные паруса и такелаж. Вот только скоростенки ему не хватало. Четвертая каракка лежала в дрейфе. Ее экипаж ремонтировал такелаж и доставал запасные паруса. А первые три, к моему величайшему удивлению, отказались участвовать в сражении. Они дружно вернулись на прежний курс и пошли в сторону порта назначения, словно рядом не было никакого сражения. Иногда западноевропейский рационализм мне не сразу понятен. Дикие монголы за подобное поведение казнили с пролитием крови, как недостойных оказаться на том свете в компании порядочных людей.
Мы легли на обратный курс, убрали паруса и, двигаясь по инерции, всадили в форкастель пятой каракки залп из шести пушек с дистанции чуть меньше кабельтова. Обломки и щепки полетели во все стороны. Фальконет, который стоял слева от бомбарды, подняв фонтан брызг, отправился знакомиться с рыбами. Вслед за ним упало туловище без головы. Одно или два ядра долетели до ахтеркастля, потому что и там подлетел вверх, а потом упал в воду обломок доски. Затрещали выстрелы из аркебуз. Мои солдаты били по вражеским арбалетчикам, которые стреляли с марсовых площадок, более широких, чем наши.
— Носовые и кормовые карронады, огонь! — приказал я.
Заряды картечи посметали арбалетчиков с марсовых площадок и убили несколько матросов, которые вытаскивали раненых из-под обломков форкастля.
— Пушки правого борта, зарядить картечью! — приказал я.
Мои комендоры шустро принялись выполнять приказ. Потянулись медленные минуты ожидания. Каракка плавно разворачивалась левым бортом к ветру, то ли подчиняясь рулю, то ли предоставленная сама себе. На ее палубах почти не видно было людей. Дистанция между кораблями была метров сто, так что мои аркебузиры иногда попадали в тех, кто высовывался из укрытия.
Мы сделали два залпа картечью из пушек и карронад по пятой каракке. Ближний фальшборт превратили в сито и изрядно подпортили ахтеркастель. Каракка теперь лежала правым бортом к нам и казалась покинутой экипажем.
— Спустить баркасы! — приказал я и повернулся к Лорену Алюэлю: — Возглавишь абордажную партию.
— Хорошо, сеньор! — радостно согласился он.
Война пока что казалась ему увлекательным приключением. Комендоры правого борта и аркебузиры, оставшиеся на барке, стояли в готовности возобновить стрельбу, если нашим десантникам окажут сопротивление, а остальные занялись убитыми и ранеными. Оказывается, вражеские арбалетчики убили еще троих и ранили восемь человек, причем двоих серьезно, не выживут. Я в пылу боя не заметил этого. Что ж, не большая плата за такой ценный приз. Впрочем, каракка еще не наша. Абордажная партия подошла к его бортам, закинула «кошки», вскарабкалась наверх. Корпус у каракки луковичного типа, с заваленным внутрь бортами. Уже начали употреблять абордажные сети, но на этом корабле не успели натянуть. Картечь помешала.
Никто десанту не оказал сопротивления, хотя уцелело двадцать три человека — больше половины вражеского экипажа. Капитан погиб, в него попало ядро. Помощников посекла картечь. Посылать на смерть стало некому, вот команда и решила побыть живыми шакалами, а не мертвыми львами. Орудий на ней оказалось всего два — бомбарда и фальконет, установленные на форкастле. Наверное, жизнь на Балтийском море намного спокойнее, чем на Северном и Средиземном. Незачем тратить деньги на пушки, возить лишний груз.
С каракки на барк привезли два сундука из капитанской каюты. В одном лежали деньги, золото и серебро, разложенное по кожаным кошелям. В каждом кошеле монеты одной страны и одного достоинства. Примерно около тысячи экю. Во втором сверху лежали расписки. В Любек отвезли и продали те же товары, что и мы купили у русских купцов, а наполнили трюм вином в бочках, солью в мешках, шерстяными тканями в разного качества в тюках, английскими, фламандскими и немецкими, стеклом разного цвета в деревянных коробах, переложенном соломой, бумагой в стопках и доспехами: шлемами-саладами и железными шапками, кирасами, наручами и поножами. Отдельная купчая была на три турнирных доспеха, белых, которые изготовил какой-то Кольман из Аугсбурга. Они обошлись купцу в две тысячи пятьсот золотых гульденов города Любека. Рядом с купчими лежала Библия на немецком языке, отпечатанная на бумаге. Кожаный темно-коричневый переплет был украшен с обеих сторон большими золотыми крестами, составленными из маленьких крестиков. Местами краска немного поплыла, но прочитать текст было можно. Дальше была сложена одежда на полного человека среднего роста, который отдавал предпочтение белому льняному белью и тонкой английской шерсти бордового цвета, который здесь принято называть цветом крови дракона. Видимо, многие местные жители видели драконов, а некоторые даже успели нанести им раны и полюбоваться цветом крови.
На четвертой каракке поставили парус-фок и медленно пошли вслед за остальными тремя, которые уже удалились на пару миль, если не больше. Я решил, что не зря мы потратили на нее книппеля, что легко догоним. Оставив на призе десять бойцов под командованием Лорена Алюэля и приказав пленным матросам восстановить такелаж и достать запасные паруса, погнался за вторым призом. До него было немного больше полумили. С попутным ветром мы сразу увеличили скорость узлов до семи-восьми. С дистанции кабельтова два или чуть больше, открыли огонь ядрами из погонных пушек по четвертой каракке.
— Цельтесь с парус, — приказал я наводчикам.
Ребятам не терпелось показать свое мастерство. В предыдущих стрельбах они не принимали участия. Одно ядро попало в парус, не сорвало его, но сделало дыру, которая быстро расползлась до швов. На каракке тут же убрали парус и спустили белый вымпел с красным косым крестом. На корму вышел человек с белой тряпкой и замахал ей из стороны в сторону.
— Стоп заряжать! — остановил я расчеты погонных орудий.
Мы легки в дрейф метрах в пятидесяти от каракки. На нее отправились на баркасе, не считая гребцов, десять человек под командованием шкипера Ларса Йордансена. Им помогли подняться на борт. Баркас вернулся с капитаном каракки, двумя его помощниками и пятью сундуками. Капитану было лет тридцать семь. Рыжеватые волосы длиной до плеч, короткая светло-русая с рыжинкой борода, молочно-белая кожа, покрытая веснушками. Покрыты короткими рыжеватыми волосинами и веснушками были и руки с короткими и толстыми пальцами, ногти которых были удивительно чисты. Траурная каемка под ногтями была для мужчин этой эпохи чуть ли не хорошим тоном. У женщин дело обстояло не так трагично. На капитане расстегнутый, темно-синий немецкий вариант гауна, более просторный, под которым кожаная жилетка и белая льняная рубаха. Видимо, он недавно снял доспехи, потому что ворот рубахи по краю был серым от пота. Темно-серые шерстяные шоссы имели черный гульфик. Судя по размеру гульфика, даже слон должен позавидовать. На ногах невысокие черные башмаки на тонкой подошве, с тупыми носками и серебряными пряжками в виде летящей птицы, может быть, чайки. Один из его помощников, лет девятнадцати, такой же рыжеватый, был, скорее всего, сыном или племянником, а второй, лет тридцати, судя по спокойному взгляду, наемным работником.